При этом Кука Мартинес обращается к журналистке из тысяча девятьсот пятьдесят девятого года. Выпавшая из действительности склеротичная старуха не узнает Марию Реглу. Впрочем, замечает мимоходом, что вид у той вроде бы знакомый. Какое несчастье – она всхлипывает – ее бедная дочка погребена под развалинами одного из гаванских домов. Хотя ей до сих пор в это не верится. Сердце подсказывает ей, что ее крошка жива и ищет с ней встречи. Кука просит журналистку записать ее историю для телесериала, но только чтобы вышло так, как у бразильцев – уж они-то в этом мастаки, просто зубры, намбер уан.Слезинка извилисто стекает по ее щеке. Выдержав многообещающую паузу, она повторяет, что из этого непременно выйдет лучшая из летних передач, с крутой интригой, саспенсом, дли-и-нная, на триста серий, и, конечно, со скандальчиком!

Мария Регла внутренне никак не может уразуметь, что перед ней призрак. Хотя призраки, случается, куда лучшие рассказчики, чем люди во плоти – призракам помогают ностальгия, неизбытое страдание, сознание собственного бессилия. Мария Регла пытается объяснить Куке, что это она, ее дочь, что она и в самом деле жива. Жива, раз так говорит материнское сердце. Кука Мартинес тем часом приступает к рассказу и говорит без умолку, со всеми подробностями, начиная со своего рождения, с тридцатых годов. Мария Регла понимает, что ей не остается ничего иного, кроме как записать все на магнитофон. Потом она попробует найти человека, прожившего настоящую, реальную жизнь, который сможет написать эту историю вместо нее. Да, пожалуй, так она и сделает. Там будет видно. А в это время среди пальм раздаются тихие, задушевные голоса Клары и Марио, словно свидетельствуют о несомненной достоверности финала:

(Достойная, достойная и правильная концовка. Красивый, впечатляющий финал. Сработано на славу. Поздравляю. Правда, ничего потустороннего, но неплохо. Думаешь, Куке Мартинес понравилось бы? А Мария Регла что думает? что говорит? Расскажи! Ей понравилось?)

Сама она не может этого прочесть, и никто не может прочесть ей. Она умерла. Ты что, забыла? Ведь мертвые ничего не чувствуют и уже не страдают. А я, как выжатый лимон, совершенно опустошена и одинока, хотя… Я внимательно разглядываю фотографии – нить, связующую меня с жизнью. Моя дочка играет с отцом в мадридском парке. Я сижу на скамейке и наблюдаю за ними. Все бы отдала, даже то, чего у меня нет, лишь бы только моя мать оказалась здесь, тут. Думаю, по крайней мере, одно нам в жизни удалось – я имею в виду веселую девочку в красном платьице в белый горошек, которая возится у качелей. С кубинским акцентом она рассказывает нам наивную сказку о чудовищах. Elle nous raconte une naïve histoire des monstres en français. [33]

Ее чудовища ничуть не похожи ни на моих, ни на чудовищ Куки Мартинес или Марии Реглы. И тем не менее для нее они – чудовища. Чтобы встретить лицом к лицу своих и защитить дочку от ее чудовищ, я прибегаю к единственному доступному мне оружию. Я открываю историю Кубы Мануэля Морено Фрахинальса и читаю вслух несколько строчек из стихотворения Беатрис де Хустис-и-Сайяс, маркизы Хустис де Санта-Ана, написанного в 1762 году: