Наконец появляется гробоподобный лимузин Старика. Громче музыка играй, пусть все обойдется миром – достаточно тех трупов, что навалил на экране Коппола. Но – обратите внимание – я делаю исключение к музыкальному оформлению «Крестного отца»:

Думаете, сейчас Старик вылезет из своего авто и поспешит мне навстречу? Черта с два. Это я обязан – такова иерархия – встать на ноги, превратившиеся уже в две промерзлые колоды, и помчаться ему навстречу, как медалист Атланты. Так я и делаю – медленно, как инвалид, ковыляю к полуоткрытой дверце. Протискиваясь внутрь, едва касаюсь губами его тощей морщинистой руки, и тут же секретарь протирает смоченным в спирте ватным тампоном место, оскверненное дыханием моего рта. Старик мнителен и любит преувеличивать. Вытягиваю ноги и непроизвольно пинаю шлюшку с бешенством матки, которая блюет чем-то лиловым и дергается, как цыпленок, которому только что свернули шею.

– Не обращай внимания, просто выпила не тот коктейль, – кивает в ее сторону Старик.

Коктейль, может быть, и тот, но не из того стакана, хочется мне ответить.

Старик без дальнейших преамбул начинает тараторить своим хриплым голосом, как пулемет.

– Все готово. Мы изучили дело до мельчайших подробностей. Момент настал. Онисами нас попросили, мы им нужны. Летишь ближайшим рейсом. Держи паспорт. Вот остальные бумаги. Все чисто, комар носа не подточит. С обеих сторон.

– Кто это «они», куда вы меня посылаете?

– Ты должен найти доллар. Ониэто они.Люди оттуда.Тебя ждут, хороший прием тебе обеспечен. Вопрос в том, сколько процентов им выделить, но это уже моя забота. Моя и их.

– А что с этим вонючим долларом?

– Не будь кретином. Его серия – номер нашего самого большого вклада в Швейцарии. Мы не могли воспользоваться им тридцать шесть лет, потому что банкнота прошита девятью золотыми нитями, каждая разной пробы. Это ключ, который у нас требуют, чтобы воспользоваться вкладом. Не хочу объяснять, почему мы выбрали для этой миссии именно тебя. Возвращайся с банкнотой или, мой тебе совет, совсем не возвращайся. О семье твоей я позабочусь, – саркастический смех, – все теперь в твоих руках. Я подписал наиважнейшие контракты… Онитебя ждут.

– Кто они?

Старик поворачивается ко мне, вне себя от ярости, и я не могу понять, то ли он собирается наброситься на меня с кулаками, то ли это просто нервное подергивание рук – один из симптомов болезни Паркинсона:

– Почти пятьдесят лет в нашей семье, а так и не понял, что есть они,о которых никогда не упоминают из конспирации! Да я тебя сейчас в порошок сотру, куча дерьма безмозглая! Если мы хотим вернуть доллар, самое лучшее – задавать как можно меньше вопросов! А вернуть доллар для меня – самое главное! Нам надо перестроиться. Мы не можем больше работать под мафию сороковых. Либо мы включимся в Интернет, как субкоманданте Маркое – даже он уже в Интернете, и даже сам Реджис Дебрай доверял технике, – либо превратимся в ископаемых, а для информационных сетей и CD-ROM нужны деньги, дурья башка! Ох, ох, защемило сердце, опять слишком расчувствовался.

Сердечная боль для него вовсе не сигнал, что завтра утром он, скажем, может умереть от инфаркта, – настолько даже сама мысль о физическом исчезновении стерлась из его памяти. Если он вдруг чувствует себя плохо, если у него что-то вдруг заболит, это расценивается как результат добрых чувств, проявление его благородной души, предлог, чтобы снова сжать зубы и стать еще большим сукиным сыном, чем он был до этого. Нет, когда я так говорю, конечно, я думаю о том, что все мы грешны и все мы смертны. Но только кого хочет уверить этот старый маразматик, что для него теперь главное – Интернет? Что-то у него свое на уме. В любом случае выбора у меня нет. Мою семью уже предупредили, что я должен выехать со срочной гуманитарной миссией в Кению. При современных достижениях пластической хирургии изменить мне внешность – плевое дело. Пятнадцать минут на всю операцию и пять – на заживление швов. Успехи медицины просто поразительны. Один из их громил будет сопровождать меня до Майами. За четыре часа пути он постарается познакомить меня с тысячью новых словечек, которые кубинцы придумали для доллара: «дракула», «зеленые», «баксы. Четырехчасовой инструктаж, после которого я тридцать– с лишним лет спустя вновь окунусь в жизнь гаванских низов. Может быть, с полным правом. Кто знает.

Тот же молодчик проследит за тем, чтобы я сел в самолет рейсом на Гавану. До сих пор так и не успел все хорошенько обдумать. Распахиваю чемоданчик. Просматриваю документы. По содержанию их, мой визит на Кубу носит весьма неопределенный характер – возможно, я пожелаю открыть новую ромовую фабрику. Я должен притворяться, что возвращаюсь в глубоком раскаянии за свой отъезд. Вот это, пожалуй, верно. Я совсем запутался. С другой стороны, все предельно ясно. Но я доверяю своей интуиции. А так как я всю свою жизнь в той или иной мере нес смиренное бремя служаки – хотя бывало всякое, – то и теперь я должен как можно быстрее усвоить новый приказ. Глубоко вздохнув, я откидываю голову на покрытое белым чехлом изголовье сиденья. А бомбы и саботаж? Забыто и быльем поросло? Сомневаюсь. Как только устроюсь, надо будет мигом приниматься за дело. Все в порядке, просто расшалились нервы – так что я с трудом сдерживаю позывы своих внутренностей. Терпеть не могу срать в самолетах. Сидя на унитазе, я вспоминаю милую мамочку. Первое, что надо сделать по прибытии, это навестить ее могилку. Да, я не люблю срать в самолетах, мурашки бегают по коже, кроме того я не знаю, на какую страну испражняюсь, на голову какого гражданина свалится мое добро. А потом я повидаю их – свою жену и дочь. Посмотрим, может как-то и удастся по-быстрому разрешить дело с этим вонючим долларом. Понимай – баксом!

Я уже говорила вначале, что книгу эту написала не я. Я – труп, и не более. Та, кто диктовала и дальше будет диктовать той, живой, о чем надо писать, мертва. И пусть никому не будет обидно. Я решила стать веселым духом. Ведь и при жизни, а сейчас и вовсе, я представляла из себя всего лишь пляшущий скелет. Тем более нет поводов рвать на себе волосы. Хотелось бы, впрочем, обратить внимание на одну маленькую, но любопытную деталь. Правда о том, что произошло, принадлежит мне, а фантазия – той, что усердно переписывает мои чувства и воспоминания. Я хотела рассказать, как все было на самом деле, а она и не думает вылезать из своей тесной сырой каморки, которую соорудила на луне. Поэтому, если вы ничегошеньки не поняли, вина в том не моего стиля, а моей реципиентки. Я доверилась избранной. Но не во всем: я не могу чересчур доверять живым, ибо вижу их с высоты своей смерти. Я – существо бессознательное, тогда как у той, живой, сознаний целых два: истинное и ложное. Ладно, поглядим.

Нет, силком быть писателем человека не заставишь. Люди рассказывают мне свои истории, а я не могу слушать их спокойно – словно зуд какой начинает одолевать, и я чешусь, пока не начинаю записывать. Совсем особый случай, если в рассказчики набилась какая-нибудь скорбящая душа, тут и вовсе отказа быть не может – кто знает, проявишь небрежение, а она возьмет и утянет тебя в одну прекрасную ночку в иной мир. Потому что всякому ясно: никакой определенности на свете нет, и вообще ничего нет – до известного предела. Кто-то нашептывает мне, что все случилось примерно так или этак – следующим и вполне банальным образом:

Одинокой женщине, живущей на музыкальном и разбитном острове, в тысячу раз более нищей, чем Золушка, всего-то и нужно, что услышать пару тактов болеро, чтобы тут же размечтаться. О голубом принце с непременным кошельком, полным золотых. Прости, Джейн Остин, за невольный плагиат. Спасибо Гильермо Кабрера Инфанте за то, что одной из своих книжек навел меня на след «Гордости и предубеждения» – романа, который я должна найти сей же миг, чтобы, не дай Бог, не наврать в цитате. Глаз не сомкну, пока не прочту его до конца.