— Знаешь, я вижу, как ти работаешь каждую ночь в своей маленькой мастерской, а также я вижу, как ти все время смотришь по сторонам, надеясь найти что-то интересное, все, что угодно, — лишь би забыть о своей собственной жизни. Поэтому ти и работаешь так поздно — чтоби встретиться со мной.

— Встретиться с вами? Нет. Я работаю поздно, потому что мне нужно чинить обувь, много обуви.

— Так много обуви? Не думаю. Ваш бизнес не так успешен.

Я понимаю, что Викториана умнее, чем мне казалось, даже если она и сумасшедшая.

— Я подумаю об этом, — вздыхаю я.

— Пока будешь думать, подумай и об этом. — Принцесса встает и резко притягивает меня к себе. Потом целует, проводит руками вниз по моим волосам и начинает мять рубашку Райана. Океан под нами бьется, как мое сердце, а сердце бьется, как барабан в хип-хопе. Кричат чайки. В конце концов она отстраняется. — Будь моим героем, Джонни.

Ее помада размазана. Могу поспорить, что и у меня все лицо в ней. Я понимаю, Викториана этого и хотела. Так ее охранники скорее поверят, что мы целовались, а не обсуждали, как я могу помочь снять безумное залкенбургское проклятие. Она использует меня. И мне это нравится.

— Уф… — произношу я, когда наконец снова могу говорить, — я подумаю об этом.

— Не забудь и это.

Викториана засовывает мне в карман деньги. Я вздрагиваю, почувствовав ее руку на своем бедре.

— А что, если я не справлюсь? — говорю я, хотя ощущаю ее поцелуй на своих губах, пачку денег в кармане и прикосновение, волны от которого еще идут по всему моему телу.

Принцесса права. Я хочу это сделать, и не важно, насколько она сумасшедшая. Это решит все, все мои проблемы. Если бы только действительно существовал этот принц-лягушка.

А его нет.

— Справишься, — говорит Викториана. — Но ти можешь оставить деньги себе в любом случае, за неразглашение нашей тайни.

Потом она притягивает меня для еще одного поцелуя — более длинного, чем первый. Я чувствую ее руки на своей груди, плечах.

А потом другие руки.

Большие.

— Хватит! Как ти осмеливаешься дотрагиваться до принцесси?

Бруно. Он оттаскивает меня от Викторианы и толкает на другую сторону балкона.

Принцесса издает возмущенный возглас, но быстро приходит в себя и смеется.

— Ой, Бруно, ти не должен запрещать мне мои забави. Я же принцесса?

Он что-то отвечает по-французски, и дальше они раздраженно беседуют. Потом Бруно поворачивается ко мне и указывает на дверь.

— Кшш, обувщик!

— Не раньше, чем прикажу я, — говорит Викториана. Она притягивает меня к себе для, как я понимаю, еще одного страстного поцелуя, опасного, под наблюдением Бруно. Но вместо моих губ она находит мое ухо. — Я знаю, ти мне поможешь, пожалуйста, — шепчет принцесса.

Охранник вытаскивает меня из люкса, потом впихивает в лифт и ждет, пока дверь закроется. Пока еду вниз, не перестаю ощущать туфельку в руке и пачку денег в кармане.

В холле я быстро прошмыгиваю в кабинку мужского туалета, чтобы пересчитать купюры.

Когда досчитываю, мне хочется ущипнуть себя.

Десять тысяч долларов.

Возвращая Райану его рубашку, я делаю все, чтобы губная помада на моем лице не осталась незамеченной.

— Врешь, — говорит он. — Ты сам накрасился.

— Это цвет ее помады, — смеюсь я.

Остаток дня я провожу в полной прострации и едва слушаю грустную историю какого-то порвавшегося мокасина. Я слишком занят мыслями о том, как у меня в кармане оказались десять штук и как я только что целовал одну из самых красивых женщин мира по версии журнала «Пипл». После работы я, несмотря на жару, мчусь домой и показываю маме деньги.

— Ты их украл? — спрашивает она, посмотрев банкноты на свет и проверив их ручкой-детектором.

— Конечно нет.

— Конечно нет. Я знаю, ты не крадешь. Но где…

Я рассказываю ей всю историю и в завершение говорю, что решил не делать этого.

Мама долгое время не отвечает и обмахивается журналом. Я почти уже готов сказать ей, чтобы она не заморачивалась. Мы обсудим это позже. Но тут она говорит:

— Я думаю, ты должен.

— Что?

Я был уверен, что мама тоже не захочет использовать Викториану. Как и я, она часто сомневается. Почему так бывает только с людьми, у которых нет денег? Может быть, мы бедны именно из-за того, что сомневаемся?

— Ты действительно советуешь мне взять деньги, даже если я знаю, что не найду принца?

Туфелька Викторианы у меня в рюкзаке, а он все еще на плечах, и я чувствую, как в спину врезается ее каблук.

— Нет, — говорит мама. — Я думаю, тебе нужно взять деньги и начать искать принца.

— Разве это меняет дело? Она думает, что ее брата превратили в лягушку. Она спятила.

— Может, она не так уж и спятила. Может, у неё есть вера. Может, ей нужно надеяться хоть на что-то.

Ну понятно — это снова о папе. Мама на самом деле думает, что он однажды вернется.

— У девочки есть надежда. — Она смотрит на свадебную фотографию. — Кто сказал, что волшебства не существует?

— Опять мы говорим о всяких принцах-лягушках, прямо сказка какая-то.

Я спорю, а сам при этом понимаю, что хочу это сделать, и не только из-за денег — хотя десять штук, конечно, решат кучу проблем.

С десятью тысячами я мог бы уже прямо сейчас с комфортом сидеть под кондиционером. Мы могли бы отделаться от многих кредиторов и, может, даже согласовать план погашения долгов с остальными. Но помимо всего прочего, это еще и приключение, возможность хоть раз вырваться из недр отеля и сделать что-то интересное. Я хочу быть одним из тех сумасшедших, которые верят в привидения или в лох-несское чудовище. Им живется веселее, чем здравомыслящим. Однажды я чинил туристические ботинки парню, который утверждал, что ищет во Флориде снежного человека. Это, наверное, поувлекательнее моих летних занятий. К тому же Викториана сказала, что я могу оставить деньги себе, если не найду принца.

А вдруг я из-за всего этого попаду в беду? Я мало что знаю об Алории, разве только то, что у них есть действительно сексапильная принцесса. А если они там до сих пор применяют пытки? Помню, однажды я читал о ребенке, которого в другой стране публично избили палкой за какой-то незначительный проступок. Может, за кражу королевского имущества в Алории сразу рубят голову?

От одних только мыслей об этом у меня начинает побаливать шея.

— Я подумаю об этом, — говорю я, вставая.

Хотя знаю, что не буду этого делать.

Мне надо поговорить с принцессой. Этого должно быть достаточно.

— Куда ты идешь? — говорит мама.

— Обратно. Чинить обувь, как всегда.

— Райан говорит, когда ты вернулся, у тебя все лицо было в помаде.

Мэг бросает слово «помада», будто это бомба-вонючка, такая, какие Райан любил метать в нее. Я ей противен. Она считает меня еще одним болваном, попавшим под чары Викторианы. Может, так оно и есть.

— Принцесса, наверное, собирается тебя сделать своим очередным мальчиком для забав?

У Мэг такой голос, какой был у меня, когда я проткнул палец большой швейной иглой.

— Я просто прикалывался над Райаном по поводу помады, — говорю я, стараясь казаться спокойнее, чем был на самом деле. — Это была помада Марисоль. Я одолжил немного.

«Ложь обойдет полсвета, прежде чем правда успеет надеть ботинки». Принято считать, что так сказал Марк Твен, но никто точно не знает, действительно ли это его афоризм.

В любом случае мои слова, по-моему, удовлетворили Мэг. У нас с ней общий интерес — держать необъятное самолюбие Райана под контролем.

— Так она собирается носить твои туфли?

Я подпираю ладонью подбородок, как будто размышляю, но на самом деле проверяю, не осталось ли на лице помады. С одной стороны, мне хочется рассказать Мэг обо всем, что случилось с Викторианой. Мэг наверняка бы смеялась по поводу принца-лягушки и уверяла бы меня, что принцесса явно обкурилась. Но с другой стороны, я не могу нарушить обещание хранить секрет Викторианы. К тому же я знаю, что Мэг не одобрит поцелуев, поэтому говорю: