Было решено, что завтра утром войска встанут таким образом: центр займут бодричи, левое крыло было отдано поморянам и саксам, а правое – лютичам. Новгородцы были оставлены в запасе.

– У тебя лучшие по вооружению воины, – сказал Велигор Гостомыслу. – Предполагаю по прежним битвам, что Карл в решающий момент сражения двинет свою бронированную конницу. Только на тебя вся надежда, только ты сможешь остановить ее.

Действительно, Гостомысл, в прошлый раз насмотревшись на франкское войско, за все эти годы не жалел средств для закупки кольчуг, панцирей и металлических шлемов, одев в броню каждого воина. Не удалось всех лошадей покрыть металлической защитой, но передние ее имели. Кроме того, много занятий было проведено, чтобы приучить дружинников сражаться строем. Он помнил слова, мимоходом сказанные кем-то из бодрических военачальников, что строй укрепляет силу войска, и настойчиво добивался поставленной задачи. Ему было приятно, что Велигор заметил его старания.

После совещания они с Велигором прошлись по лугу, обсуждая некоторые вопросы предстоящего сражения. К ним подошел юноша лет двадцати двух – двадцати трех в княжеском одеянии.

– Папа, – обратился он к Велигору, – дозволь мне завтра со своим стягом встать в первый ряд.

Войско бодричей строилось по старинке: самую малую единицу составляло «копье» из десятка воинов, пятнадцать «копий» составляли «стяг»; в полку насчитывалось от трех до пяти «стягов».

– Нет, сын, ты останешься при мне, – твердо проговорил Велигор. – Мне нужны надежные помощники, на которых бы я положился во время сражения. Это придаст мне уверенности в руководстве боем.

– Ты просто боишься за меня, – обиженным голосом проговорил сын. – Почему другие рискуют головой и идут впереди своих воинов, а я должен оставаться назади?

– Годолюб, я так решил! Не смей перечить мне, да еще накануне сражения!

«Годолюб! – вспомнил Гостомысл имя княжича. – Тот самый мальчик, которого я видел в прошлый приезд. Он еще тогда не мог выговорить слово «гнилой», а произносил «глиной». Как вырос! И какой красавец! Таким сыном князь может заслуженно гордиться!»

Они пошли дальше, а Годолюб, надувшись, зашагал в сторону костров, разожженных воинами для приготовления ужина. Возле одного из них он увидел двух совсем юных ратников. Одному было, наверно, лет семнадцать, а второму и того меньше. Какими ветрами их занесло на поле брани? В медном котелке у них варилось что-то мясное. Чтобы завязать разговор, он спросил весело:

– По запаху чувствую, варите что-то вкусненькое. Не угостите?

Оба с интересом взглянули на него. Старший ответил:

– Присаживайся. На всех хватит.

Поблагодарив, Годолюб присел на корточки, при свете костра стараясь разглядеть новых знакомых. Оба были одеты в белые рубашки, окаймленные золотыми и серебряными вышивками; на головах боевые платки. Младший был удивительно, по-девичьи красив. Ему бы хороводы водить, а не воевать, подумал он.

– Вижу, издалека прибыли? – спросил он.

Старший метнул на него цепкий взгляд, ответил вопросом на вопрос:

– Как догадался?

– По вышивке. У наших племен таких нет. Не из славен?

– Они самые.

– Бояре?

– Может, и так. А тебе что?

Годолюб пожал плечами, сказал пренебрежительно:

– Наверно, в запас поставлены?

– Ну и что? – уже с раздражением спросил старший.

– Да так. Только завтра будет грандиозное сражение. Самый тот случай, когда можно отличиться. Я встану в первом ряду.

– А он задается, – тонким голосом пропищал младший.

– Да так откровенно! – подтвердил старший.

И тут они, к удивлению Годолюба, стали разговаривать между собой, будто его и не было рядом.

– Помнишь Кнаха, который считал себя лучше всех? – сказал младший. – Такой зануда, такой высокомерный! На корове не подъедешь.

– И как мы его проучили? – весело поддержал его старший. – Поставили на четвереньки и все по очереди прыгали через него.

– А потом под зад коленкой! Так он бежал от нас, а мы ржали ему вдогонку!

– Ну меня-то вы на четвереньки не поставите, – вставая во весь рост, гордо произнес Годолюб. – Как бы я вас строем по одному не поставил!

– Но-но! Не на тех нарвался, – лицо старшего напряглось, было видно, что он готов вступить в драку.

Только этого еще не хватало, чтобы накануне сражения сцепиться с кем-то! Годолюб презрительно хмыкнул и медленно, с достоинством стал удаляться. Вслед ему прозвучал обидный смех. «Пусть смеются, щенята, – подумал он. – Они еще в лицо врага не видели, чего с них взять!» Себя он считал опытным, бывалым воином.

Утро выдалось ясным, солнечным. Оба лагеря пробудились рано, воины позавтракали и начали выстраиваться в боевые линии. Годолюб стоял рядом с отцом и изнывал от нетерпения. В ушах у него продолжал звучать обидный смех тех двоих славен, ему начинало казаться, что они смотрят ему в спину и издеваются над ним; хвалился, что встанет в первый ряд воинов, а сам ошивается вокруг отца. Трепачишка, да и только!

Но вот отец дал ему указание перевести из задних рядов в передние стяг Будимира. Он, Годолюб, выполнит приказ немедленно, но останется с воинами и назад не вернется!

Встав впереди рядовых ратников, рядом с командирами копий, Годолюб почувствовал большое облегчение. Наконец-то он занял подобающее ему место. Теперь никто не посмеет смеяться над ним! Он поправил на себе снаряжение, вынул из ножен меч, стал оглядывать поле предстоящего сражения.

Зрелище было грандиозным. Сошлись два громадных войска, линии построения растянулись в обе стороны на сотни шагов. Колыхались многочисленные разноцветные стяги, блестели на солнце начищенные до блеска щиты, мечи и наконечники пик, холодно отсвечивали панцири и кольчуги.

Вот ударили барабаны, взревели трубы. В груди Годолюба будто что-то зажглось, пламя кинулось в лицо и голову, мутя рассудок. Ни страха, ни сомнения он не испытывал; оставалось одно желание: быстрее, как можно быстрее схватиться с противником! И он, повинуясь этому могучему чувству, вдруг закричал что-то невразумительное, вскинул над собой меч и что есть силы побежал вперед, на врага...

Первый натиск был отбит. Огрызаясь, воины отступили на прежнюю позицию. Тогда, не дав им опомниться, Карл бросил свои войска в наступление. Теперь на той стороне раздался воинственный клич, его поддержали рев труб и бой барабанов. Стройными рядами франки двинулись вперед. Вновь закипел свирепый бой.

Велигор внимательно следил за ходом сражения, изредка взглядывая на далекую фигурку франкского короля, за многие победы и большие завоевания прозванного к этому времени Карлом Великим. Рядом с ним реяло цветное знамя с крестами. Князь невольно взглянул вверх. Над ним на ветру развевалось знамя с изображением стремительно летящего сокола – племенного знака бодричей.

Долгое время ни одна из сторон не могла взять верха. Но вот саксы во главе с Эшерихом начали теснить своих сородичей. Казалось, вот-вот наступит перелом, и можно будет бросить в прорыв конницу Гостомысла... Но враг выстоял. Однако усталость воинов брала свое, франки отступили.

С полчаса обе стороны отдыхали. К Велигору подскакал князь лютичей Задора. Панцирь и лицо в крови, глаза бешеные. Прокричал:

– Срочно нужна помощь, Велигор! Хотя бы тысячу! Иначе не выстоим!

– Держаться надо, князь! Насмерть стоять, но ни шагу назад!

– Король бросил против нас бронированные силы, истребил множество воинов!

– Отдаю личный отряд! Упрись, но не пропусти франков, князь!

– Невмоготу, князь! Сила силу ломит!

Понимал Велигор, что мала помощь в сто пятьдесят воинов, но что делать? Если он израсходует сейчас свой резерв, то можно заранее считать, что битва проиграна. Побеждает тот, кто до последних минут сохранит в запасе большее число полков.

Он хотел дать приказ о нападении, но Карл Великий опередил его. Франки медленно и молча двинулись вперед. Они ступали уверенно, твердо, не сомневаясь в своей победе. Над полем повисла тишина, предвестница смерти, нарушаемая лишь равномерными шагами тысяч воинов. Наступал решающий переломный момент в битве.