Морщинка над бровью Меты исчезла.

— Ну и как, удалось увлечь Давида возможностью поработать в качестве статиста или, быть может, осветителя?

— Нет, и швейцаром быть он тоже отказался. Тебе следовало бы лучше воспитывать этого мальчика, чтобы он прислушивался к тому, что ему говорят женщины постарше.

— Что ты подразумеваешь под словом постарше, Рахель? Не боишься перестать считаться моей подругой? — весело поинтересовалась Мета. — Я думаю, что победу над Ринцо нужно отпраздновать, и приглашаю вас в шикарный тайский ресторан. Что скажете?

Давид был еще не в состоянии собраться с мыслями, но Рахель отмахнулась от приглашения:

— Лучше уж вы, голубки, устройте себе приятный вечер. А мне еще нужно подправить платье исполнительницы главной роли — почему-то все доработки всегда тяну я. — Рахель сама удивилась тому, как хорошо удавалась ей роль подруги.

— Точно нет?

Мета, которая выглядела разочарованной, бросила вопросительный взгляд на Давида. Вполне вероятно, что молодому человеку еще предстоит допрос на тему, достаточно ли вежлив он был.

— Вы выглядите так, будто вам необходимо побыть одним. Что ж, у свежеиспеченных парочек такое бывает. Я присоединюсь к вам, когда волшебство немного рассеется.

Мета с улыбкой махнула рукой, поцеловала Рахель в щеку, а Давид тем временем взял коробку со своими вещами. Мета, вспомнив, что во время разговора по телефону сняла серьгу да так и оставила ее на письменном столе, отправилась в кабинет, Рахель воспользовалась возможностью снова поговорить с Давидом.

— Ты клянешься, что немедленно уйдешь, если волк начнет создавать проблемы?

Забывшись, она даже схватила молодого человека за локоть.

Давид серьезно посмотрел на нее.

— Я уйду, даже если у меня только возникнет подозрение, что он может причинить Мете вред.

Рахель кивнула, но отпустила рукав его куртки только тогда, когда Мета, весело болтая, присоединилась к ним. Еще долго после того, как пара ушла, она оставалась на месте, охваченная мыслями о прошлом, в котором было столько боли, но и много радости. Хотя она считала, что допускает ошибку, но лишить этого молодого человека его шанса не могла. Для этого ей пришлось бы забыть о страшной неудаче другого.

Последние недели пролетели словно мгновение. Давиду очень хотелось запечатлеть каждый миг, сделать снимок каждой минуты и постепенно заменить ими свое злосчастное прошлое. Он вспомнил Ларису, у которой из-за беспокойного младшего брата не было ни одной спокойной минутки в маленькой съемной квартире. Его постоянно погруженная в свои мысли, вечно от чего-то страдающая сестра, которая в детские годы только и делала, что портила ему все… Как-то она мстительно прошептала ему на ухо, что неудивительно, что отец бросил их после его рождения. Кто же захочет жить с подкидышем? В их семье у всех глаза карие, словно шоколад с нежной горечью, кроме как у него одного. Но хотя тогда он просто скорчил Ларисе гримасу, ее слова запомнились и оставили после себя чувство стыда, от которого теперь он мечтал избавиться. Он сотрет это пятно со своей жизни чувством защищенности, которое вызывала у него Мета, бормочущая во сне и толкающая его в спину до тех пор, пока он не поворачивался и не обнимал ее. Да, так он и сделает. Вместо Конвиниуса, беснующегося из-за того, что Давид недостаточно противится своему демону, перед его мысленным взором появился Натанель. Давид невольно вздрогнул. Нет, не Натанель, а смеющийся Хальберланд, который хлопает его по спине и смеется над собственной соленой шуткой.

Всплывали все новые воспоминания, которыми Давид не хотел себя слишком долго мучить. Его с трудом укрощаемый волк, который увидел жертву, которую хотел хотя бы погонять, без колебаний был заменен чудесным образом расслабленно лежащей в ванне Меты.

Отказаться от прошлого — в этом было истинное освобождение, и Давид взялся за самое болезненное воспоминание, посещавшее его в кошмарных снах: широко распахнутые от ужаса глаза его матери Ребекки и волк, который угрожающе поднял лапу, а сквозь серое тело отчетливо угадывались очертания кухни. О только что вопящем от злости мальчике, который держался за покрасневшую щеку и от страха не мог дышать, Давид не хотел даже думать. Для волка Ребекка в этот миг была просто человеком, которого нужно поставить на место. Он не собирался ее обижать. Однако для матери, которой много чего пришлось перенести из-за своего трудного ребенка, мир рухнул. Того, что Давид не приказывал волку атаковать ее, она не поняла. Вполне вероятно, что именно эта ссора заставила ее принять предложение Конвиниуса и отдать мальчика ему… Давид больше не хотел вспоминать дрожь в руках Ребекки, и то, как она отводила взгляд, который говорил о том, что он стал чужим. Он, словно защитное покрывало, набросил на эти мгновения своего прошлого воспоминание о том, как Мета предложила ему остаться у нее.

Это работало, хотя и не очень долго. Всяческие сомнения по поводу того, что новая жизнь может пострадать оттого, что он не сможет выкорчевать свое прошлое, Давид отбросил в сторону. Он был влюбленным мужчиной, перед которым открывался чудесный мир, и было очень просто забыть обо всем неприятном. Часы, полные сомнений, одиночества и самоотрицания? Они погребены под моментальными снимками его новой жизни. Вот как все просто.

От мысли об этом Давид невольно улыбнулся и вылез из грязных сапог, прежде чем открыть дверь. Он по-прежнему чувствовал себя инородным телом в клинически чистом холле Метиной квартиры, но с этим он быстро смирился. Равно как и с удивленными взглядами соседей по дому, когда они встречали его в рабочей одежде.

— Вы занимаетесь ремонтом в квартире наверху? — каждый раз спрашивал сгорбленный господин, когда, направляясь на вечернюю прогулку, встречал Давида в фойе. Он отмел скромное предположение пожилого жильца, что является нанятым Метой рабочим, и эта информация потрясла доброго старичка. Потому что подобный парень никак не мог жить под одной крышей с таким изысканным джентльменом, как он, а тем более — рядом с такой женщиной, как Мета.

Хотя, войдя в квартиру, Давид сразу понял, что Меты нет, он был счастлив. Вот, оказывается, каково это — приходить домой, хотя ощущение сопровождалось странными мурашками. В принципе, пожилой господин с нижнего этажа не так уж и не прав: квартира действительно походила на стройплощадку. Но все было не так плохо, как несколько дней назад, когда Мета, словно обезумев, сорвала с потолка красный стеклянный светильник и он разбился на тысячи осколков. Аналогичное произошло и с некоторыми предметами мебели, и Давиду пришлось попотеть, чтобы успевать за темпом, в котором крушила все вокруг его возлюбленная. В огромной гостиной со временем остался только диван, почти пустой стеллаж для книг, стереоустановка и мольберт, подарок Меты.

На стенах были наклеены листы бумаги самых различных цветов: бледно-фиолетовый, липово-зеленый и даже вишнево-красный. Однако Мета до сих пор не определилась с тем, какой цвет кажется ей наиболее уютным. Давид старался не принимать участия в дискуссии, хотя Мета и просила его высказать свое мнение. Интуиция подсказывала, что демократия здесь поверхностная и неверное замечание может дорого ему стоить.

— Я пока даже не знаю, какую краску нанести на холст, — выкручивался он каждый раз.

В ванной Давид снял грязную рабочую одежду, предоставленную ему фирмой. После душа его потянуло к мольберту. Он бы с удовольствием отбросил в сторону угрызения совести, если бы Мета каждый вечер не смотрела на него так выжидающе. Жуя яблоко, он стоял перед ним и смеялся над собой. Если пустой холст — его самая серьезная проблема, то он воистину счастливый человек.

Он прошел к стопке дисков, которые Янник положил ему в коробку, и вставил один из них в стереоустановку. Послышалось довольное ворчание — похоже, кто-то еще очень любит громкую музыку. Поддавшись настроению, Давид взял кусок рулона бумаги из тех, с помощью которых Мета проводила свои эксперименты с цветом, принес ручку. Сел на диван, потом снова вскочил, чтобы взять толстый каталог с картинами импрессионистов, и, раскрыв, положил его на колени в качестве подставки, еще понятия не имея, что хочет нарисовать.