Чтобы пустить пыль в глаза, Гарай принялся закупать всякие вещи, уверяя Октавио, что все это очень нужно, а на самом-то деле — только для обмана. Он приобрел новые печки, новые тигеля и перегонные кубы — старые, мол, не годятся. А пока он этим занимался, генуэзец искал мочу рыжего мальчика, что оказалось нелегко, но все же осуществимо с помощью денег, которые горы ровняют, — мать мальчика, опасаясь колдовства, заломила изрядную цену. Гарай умышленно затягивал приготовления к химическому фокусу — он хотел улучить благоприятную минуту для ограбления и, чтобы сразу же бежать из Кордовы, припас двух добрых лошадей, которых держал в потайном месте.

А пока он на глазах у генуэзца выпаривал на огне всяческие смеси, для чего закупал разные вещества, которые в ходу у алхимиков — бронзу, латунь, всевозможные соли и прочее; разводя огонь то в одной, то в другой печке, он перегонял что попадется, только чтобы обмануть генуэзца, который, надеясь на эти опыты, швырял деньги без счета. В делах любовных Октавио успел больше — узнав о его предложении, сеньора Руфина, чтобы не испортить игру, начала дарить ему в отсутствие Гарая невинные ласки, отчего Октавио вконец ошалел и уже вовсе перестал считать деньги.

Но вот на имя Октавио пришло заемное письмо, которое он должен был оплатить в течение двадцати дней, вдобавок кое-кто из его поверенных в других странах обанкротился — над Октавио нависла угроза полной потери кредита, ежели не смилостивится судьба; на всякий случай он прибегнул к средству, обычному у коммерсантов, опасающихся банкротства, — припрятать добро, и затем и самому скрыться. Итак, наш генуэзец, и не подумав объявлять себя банкротом, принял меры, дабы ничего не лишиться, и это оказалось на руку Руфине и Гараю.

От его имени Гарай, к которому генуэзец уже питал полное доверие, отдал на хранение драгоценности и деньги, причем держатель был предупрежден, что он не должен выдавать что-либо никому, кроме них двоих; немало ценностей Октавио привез на виллу и, на глазах у Руфины, спрятал в хитроумно устроенном тайнике, приготовленном на случай краха; обнаружить этот тайник не мог бы никто, кроме знающего о нем.

Тем временем перегонка продолжалась, Гарай тешил генуэзца надеждами, что через двадцать дней работа будет закопчена, Октавио получит золота вволю и сможет не бояться банкротства, а на всякие химические принадлежности Гарай истратил, как он говорил, более тысячи эскудо — на самом-то деле и пятисот реалов не ушло. В эти дни пришлось генуэзцу отправиться в Андухар, чтобы обсудить там со своим поверенным, какие меры принять ввиду ожидаемых банкротств; дом он поручил Гараю — овечку волку; и тот, не будь плох, не стал ждать другого такого случая — забрал отданные на хранение деньги и драгоценности, оставив чеканное серебро; на вилле также ничего ценного не осталось; наконец все было уложено, и Руфина и Гарай сбежали от тигелей и перегонных кубов; к чему им был философский камень, они и так набили себе карманы чистым золотом за счет отсутствующего генуэзца.

Ночью, когда слуги Октавио спали, они, прихватив более шести тысяч дукатов в драгоценностях и монетах, направились по дороге в Малагу, хорошо известной Гараю. Перед отъездом они не забыли привести в порядок печи, загрузить тигеля, залить перегонные кубы — хоть сейчас начинай работу — и оставили на поставце листок со стихами, сочиненными Гараем, — а он был на это мастер, — чтобы больнее уколоть Октавио. Сделав все это, они, как уже сказано, в полночь тронулись в путь на лошадях, заранее спрятанных на вилле, однако поехали стороной от большой дороги. Предоставим же им, разбогатевшим и счастливым, продолжать путешествие и поведаем о том, что было с пострадавшим генуэзцем.

Из Андухара Октавио вернулся через два дня в не слишком веселом настроении — переговоры прошли не так, как он хотел бы; агент не сумел придумать никакого средства, чтобы поправить дела и избежать краха, который грозил и всем поверенным, и главной конторе; одно утешало нашего генуэзца — он был твердо уверен, что с помощью Гарая все у него пойдет на лад, банкротства удастся избежать и станет он из богачей богачом — настолько заморочила его эта химия, а вернее, химера. На виллу он приехал уже затемно и застал там одного слугу, оставленного дома с Гараем и Руфиной, — прочая челядь была в Кордове. Слуга встретил его с весьма скорбной миной, и, как взошли они наверх, генуэзец, не понимая, чем вызвано это уныние, с тревогою спросил о своих гостях — не случилось ли, мол, чего; слуга, однако, не смог ничего о них сообщить, он не видел, как они уехали с виллы, потому что спал в это время и его заперли в комнате; все это он доложил хозяину да еще прибавил, что дверь никак не поддавалась, и он полдня промучился, пока не разбил ее в щепки. Стали они вдвоем осматривать виллу — замки сундуков взломаны, денег нет; но больше всего испугался Октавио, что Гарай, возможно, добрался до отданных на хранение ценностей. Когда же он, укладываясь спать, зажег свечу на поставце, то увидал там листок бумаги и, развернув его, прочитал такой романс: