Настоящая книга является первой на русском языке попыткой собрать воедино некоторые характерные образцы того жанра, который зародился в Испании в середине XVI века и который вскоре распространился с таким беспримерным успехом по всей Западной Европе и перешагнул далеко за океан, в страны Латинской Америки. Жанр этот получил наименование «плутовского романа».

Однако понятие «плутовской роман» настолько зыбко, что с самого начала здесь требуется дать некоторые предварительные пояснения. Хронологические границы жанра порой раздвигались совершенно неправомерно. От «Сатирикона» Петрония до «Признаний авантюриста Феликса Круля» Томаса Манна и «Призовой лошади» Фернандо Алегрии. Порой же они сужались едва ли не до одного «Гусмана де Альфараче». Между тем плутовской роман — жанр исторически завершенный, то есть имеющий определенные временные пределы. Жанр плутовского романа предполагает прежде всего некоторую преемственность содержательных и структурных моментов, связанных с определенной поэтикой, моральной проблематикой, с определенными утверждениями о жизни и человеке, принятыми однажды в одном произведении и разрабатываемыми и обновляемыми в произведениях последующих писателей, отражающих сходную историческую реальность. Когда же эта историческая реальность была преодолена, некоторые признаки жанра включились в иные литературные системы. Разобщение формы и содержания — верный признак завершения исторической жизни жанра. Плутовской роман прожил почти столетнюю жизнь, окончательно исчерпав себя к середине XVII столетия. Все, что последовало потом в этом жанре, было пустым эпигонством. Другое дело, что и в более поздние времена с успехом использовались отдельные его приемы. Но кто всерьез решится утверждать, что «Мертвые души» — плутовской роман?

Второе предварительное замечание. Мнение о том, что плутовской роман является романом реалистическим, по всей вероятности, справедливо. Но что понимать под ого реализмом? Один из лучших знатоков испанской литературы, Марсель Батайон в своей работе о «Ласарильо с Тормеса» писал: «Ласарильо» разом и прозрачен и таинствен. На первый взгляд кажется, что в этом произведении отражена сама Испания. Ласаро, слепой, скупердяй-священник из Македы, голодный дворянин, продавец папских грамот, многие эпизодические персонажи кажутся прямо перенесенными из жизни в книгу. Но более внимательное рассмотрение заставляет оценить степень участия в этом собственно литературы». Плутовской роман реалистичен, но не в смысле натурализма или реализма XIX века. Сомнительна правота социологической критики, которая пытается наделить плутовской роман документальным значением, пытается на основе его анализа воссоздать жизнь, общество, нравы и обычаи испанского «золотого века». Следует помнить, что в эпоху плутовского романа еще действовала классическая поэтика правдоподобия, согласно которой закон литературного произведения не отражение правды, а создание правдоподобия, создание такого образа мира, который бы не противоречил законам действительности, который, не будучи ею, тем не менее мог бы ею казаться. Следует помнить и о том, что стиль плутовского романа является низким и идея его была завещана Возрождению еще античной риторикой. И стиль этот в силу ряда культурно-исторических причин оказался стойким именно в Испании. Настолько стойким, что даже был принят за чистейшее выражение национального духа. Плутовской роман и на самом деле изображает грубую, тягостную реальность, но реальность не непосредственную, а преображенную на основе идеологических представлений и навыков, свойственных литературному мышлению создателей романа. В статье об «Эстебанильо Гонсалесе» Хуан Гойтисоло писал, как в застывшую структуру испанского повествования XVI века ворвались элементы реальности и как они расшатали эту структуру. В этой связи он говорит о «Ласарильо с Тормеса» и как о формальной оппозиции существующей литературной модели с господствующей в ней фигурой идеального рыцарского героя. «Ласарильо, — пишет Гойтисоло, — не только отражение паразитической фауны Испании XVI века, но и антигерой, появление которого может быть объяснено также и одряхлением и износом приемов и мотивов рыцарских романов» [1].

В плутовском романе фигура пикаро представляет собой не столько реального пикаро, сколько литературную его транскрипцию. Вот с такими оговорками и можно говорить о реализме плутовского романа, поскольку в его основе лежит все же определенная историческая действительность, хотя и несколько преображенная. Что же это была за действительность?

Казалось, ничто не предвещало краха. Правление императора Карла явилось для Испании эпохой наивысшего политического и военного могущества. Но в то же время оно явилось и началом экономического и общественного упадка. Правления Филиппа Второго и Филиппа Третьего доконали экономику страны, сохраняя еще внешние признаки государственного могущества. При Филиппе Четвертом крах стал уже очевидностью для всех.

Начиная с восстания комунерос обозначилось значительное уменьшение притока ценных металлов из Америки в метрополию. Уменьшение притока было вызвано истощением рудников, ростом контрабанды, растущим пиратством, расширением торговли между Америкой и Азией (после завоевания Филиппинских островов), увеличением населения Америки и оживлением ее экономической жнзни. Характерно и другое. Несмотря на жестокую протекционистскую политику, ввоз ценных металлов, вместо того чтобы оплодотворять национальную экономику, обогащал другие европейские страны. Частично это объяснялось тайным вывозом золота и серебра, частично — необходимостью делать закупки зерна и других продуктов. Особенно же пагубно сказалась на хозяйстве страны имперская политика испанских Габсбургов (Нидерланды, итальянские походы). Недаром один видный сановник церкви восклицал: «О государи, кто ослепил вас и внушил вам мысль, будто можно разбогатеть войною, забывая о том, что благодаря миру можно оставаться богатым!» [2]Ввоз драгоценных металлов сопровождался ростом цен. Государственный долг катастрофически полз вверх, чему не могли помешать никакие дополнительные налогообложения. Обнаружилось полное банкротство. Неслыханные расходы по содержанию самого пышного двора в Европе, жульничество при чеканке монет, воровство раздутого до неимоверных пределов чиновничества полностью истощили государственную казну. Поборы множились, но они не касались аристократии и церкви, владевших большей частью земли. Цены росли, а доходы трудящегося населения оставались прежними.

Поражение народных движений вроде кастильских комунерос и херманий Валенсии и Майорки (1521–1522 гг.) привело к возвышению аристократических слоев дворянского класса, отличавшихся полнейшим отвращением к труду, равнодушных к промышленности и сельскому хозяйству, застывших и обожествлении понятий крови и дворянской чести. Этот обширный класс, иочти вовсе освобожденный от налогов, владел гигантскими территориями, почти безраздельно располагал ключевыми постами в системе судопроизводства, хозяйничал в армии и в сфере управления. От него, как китайской стеной, был отделен народ, бесправный и допущенный преимущественно к скотоводству, сосредоточенному под эгидой так называемого Совета Месты, который находился под контролем короны. Этот Совет препятствовал развитию частного скотоводства, с одной стороны, и был упорным противником земледелия — с другой. Огромные дворянские поместья приходили в упадок, так как работали там почти исключительно рабы и мориски, а с окончательным выдворением последних (1609–1614 гг.) была уничтожена трудолюбивая прослойка тогдашнего испанского общества. Работать стало фактически некому.

Массы жили в ужасающей нищете, и эта нищета, отягощенная презрением к каждодневному систематическому труду, в сочетании с всеобщим ослеплением легкой наживой за океаном, обезлюживанием деревни и переселением в города, способствовала создапию если не класса в строгом смысле слова, то обширной прослойки авантюристов, бродяг, тунеядцев и бездельников. Образованию этой прослойки не только не препятствовали всевозможные благотворительные учреждения и подаяния, но напротив — они лишь умножали эту категорию разношерстных тунеядцев и авантюристов. Нищета, общественное отчаянье, безнадежность и моральное разложение породили пикаро. Впервые это слово было зарегистрировано в литературных текстах 1540-х годов. Означало оно человека, занятого черным трудом, не имеющего своей профессии и живущего случайными заработками, бродягу, мошенника. Наиболее вероятная этимология: от «пикардийца», жителя Пикардии, поставлявшей наемных солдат, которые часто превращались в бродяг и дорожных грабителей. К категории пикаро относились студенты-недоучки, мелкие безработные чиновники, бывшие солдаты, разорившиеся дворяне, шуты, картежники, приживальщики, воры, проститутки. У них был свой жаргон, своя иерархия, свои организации, свои законы. Никакие королевские указы не могли искоренить это быстро растущее племя. Следует, однако, иметь в виду, что помимо пикаро между дворянством и народом находилась еще одна значительная и разнородная прослойка испанского общества, которая не могла конституироваться в сословие. Дело в том, что в силу разнообразных причин (абсолютизм Габсбургов, иммиграция иностранных торговцев и ремесленников, отсутствие экономических корней и т. д.) в Испании к тому времени так и не сложилось буржуазии. Прослойка эта представляла собой аморфную массу, так называемую «апикарадо», презираемую аристократией и служилым дворянством и, в свою очередь, презирающую простой народ и порой смешивающуюся с пикаро. Не найдя себе подобающего места в общественной системе, апикарадо стали в оппозицию к этой системе. Они понимали ее иллюзорность, но в силу собственной аморфности ничего, кроме протеста, противопоставить ей не могли. И как проницательно заметил один из крупнейших исследователей испанского плутовского романа, «в национальной жизни пикаро явился продуктом упадка Испании, но в ее литературе он стал самой могучей формой протеста» [3].