Руфина меж тем не сводила глаз с Главной улицы и не слышала их разговора. Обернувшись к ней, Хромой сказал:

Сейчас, сеньора хозяйка, мы прибудем туда, где ваше желание исполнится: перед нами Пуэрта дель Соль — ристалище, на коем состязаются лучшие фрукты и овощи Мадрида. Дивный фонтан из лазуревого камня и алебастра — это знаменитый фонтан Доброй Удачи, где полуголые галисийцы-водоносы, подобно тяжущимся кредиторам, взапуски наполняют свои кувшины. Напротив — монастырь Победы, обитель минимов ордена святого Франциска из Паулы, подражавшего смиренному и кроткому праведнику, что восседает в чертогах господних на месте нашего князя Люцифера, низринутого за гордыню. А вот и те, сеньора Руфина, кого я обещал вам показать.

Но мулатка, не слушая Хромого и его беседы с доном Клеофа- сом, все восторгалась:

Какая великолепная кавалькада! Вижу всех так ясно, будто они рядом со мной!

Первым едет король, наш государь, — сказал Хромой.

Вот это мужчина! — сказала мулатка. — Усы-то какие, диво! Истинный король, и лицом и осанкой! А уж до чего хороша рядом с ним наша королева, как красиво одета и причесана! Да хранит их господь! А прелестное дитя с ними, кто это?

Его высочество инфант, — сказал дон Клеофас. — Iiy чем не ангел? Похоже, будто господь отливал его в той же форме, что и ангелов.

Благослови его бог! — заметила Руфина. — Как бы мне его не сглазить. Пусть живет вечно и никогда не наследует своему отцу, которому я желаю здравствовать столько веков, сколько зубцов на крепостях в его государстве. Ах, господи, — продолжала она, — а кто же этот кабальеро? Одет он вроде бы по-турецки, и рядом с ним красавица в испанском наряде.

И вовсе не по-турецки, — сказал Хромой. — Это платье венгерское, потому что кабальеро этот — король Венгрии: ты видишь Фердинанда Австрийского, державного императора Германии и римского короля, а с ним его супругу, императрицу Марию, светлейшую инфанту Кастилии. Даже мы, бесы и дьяволы, — шепнул Хромой дону Клеофасу, — прославляем их величие.

А кто вон тот кабальеро в воинском наряде, красавец с роскошными кудрями? — спросила мулатка. — Он едет среди этого отряда венценосцев, такой осанистый, статный и бравый, что все вокруг только и глядят на него.

Это светлейший инфант дои Фернандо, — ответил Хромой. — Ныне он вместо брата правит Штатами Фландрии, а кроме того, имеет сан архиепископа толедского и кардинала Испании. Он выдал французам и голландцам столько билетов в преисподнюю, что с самого того дня, как она создана предвечным, туда не являлись такие полчища, — а ведь мы видали армии Дария и Ксеркса! Полагаю, скоро он начнет выдавать даровые билеты в адтаюке и женам лютеран, кальвинистов и протестантов, ибо они идут но стопам своих мужей столь усердно, что чистилище ежедневно перечисляет нам деньги за купленные ими билеты.

Ох, как бы мне хотелось расцеловать его! — сказала мулатка.

В стране, где он живет, — сказал дон Клеофас, — поцелуями не удивишь — сам Иуда посеял в тамошних краях этот обычай.

Как жаль, что смеркается, — сказала Руфина, — и этих важных господ на Главной улице уже не видно.

Все они поехали на Прадо, — сказал Хромой, — и на Главной улице смотреть теперь нечего. Заберите, сеньора, ваше зеркало; как-нибудь в другой раз мы вам покажем Мансанарес, которую рекой нарекли только для смеху, — да и как не смеяться, когда купаются там, где нет воды, один чуть влажный песок! Как наваррская монета, она сходит за настоящую лишь в темноте, но съедено и выпито на ее берегах больше, чем у всех прочих рек.

Зато она самая обильная из рек, — заметил дон Клеофас, — ибо мужчин, женщин и карет в ней больше, чем рыбы в обоих океанах.

А я-то уж тревожился, — сказал Хромой, — что ты не вступишься за свою реку. Повтори эти слова тому бискайцу, который посоветовал жителям Мадрида: «Либо продайте свой мост, либо купите настоящую реку».

Большей реки Мадриду и не надобно, — сказал дон Клеофас. — Там и без того слишком часто топят людей в ложке воды, а того рехидора, который подал в суд на лягушек со сгоревшей мельницы, и в такой реке не жаль утопить.

Ну и любезен же ты, дон Клеофас, — сказал Хромой, — даже рехидоров своих не милуешь!

Они спустились с террасы, и Руфина, уходя, напомнила Хромому его обещание показать ей завтра еще что-нибудь. Но об этом и о дальнейших событиях мы поведаем в следующем скачке.

Как и в прошлую ночь, друзья отправились прогуляться по Севилье, и хотя ее улицы — дщери Критского лабиринта, Хромой Бес, не в пример Тезею, сумел без Ариадниной нити пройти в квартал Герцога — обширную площадь, украшенную великолепными дворцами герцогов де Сидония. О доблести владельцев напоминает изображенный над их гербом и короной мальчик со шпагой в руке; подобно Исааку, пошедшему на заклание, он был принесен в жертву чести своего отца, дона Алонсо Переса де Гусман по прозванию «Добрый», алькайда Тарифы. Дворцы сии — постоянная резиденция ассистентов Севильи, коей ныне столь умело правит граф де Сальватьерра, камерарий инфанта Фернандо, наших дней Ликург в государственных делах. Свернув на улицу Оружейников, налево от площади, наши путники заметили свет в первом этаже одного дома. Они заглянули через решетку на окнах и увидели большую залу, полную богато одетых людей, которые со вниманием слушали человека, восседавшего в кресле у кафедры, где находились колокольчик, письменные принадлежности и бумага.

По бокам кресла стояли два помощника, а в зале, в проходах между стульями, расположились на полу несколько дам, кокетливо прикрывавших плащами один глаз. Хромой сказал дону Клеофасу:

Пред тобой Академия лучших поэтов Севильи, они собираются здесь, дабы обмениваться мнениями и сочинять стихи на разные предметы. Войди, если хочешь, и позабавься — ты ведь питаешь склонность к рифмоплетству. Как гостей, и к тому же людей приезжих, нас, разумеется, примут весьма радушно.

Дон Клеофас ответил:

Ты прав, лучшей забавы нам не сыскать. Войдем же, в добрый час!

Но Бес сперва слетал в залу и принес две пары очков, сдернув их с носа у двух спавших там невеж, которые, видно, привыкли дрыхнуть и днем и ночью, а потому и его невежеством не возмутились. Оба приятеля, чтобы не быть узнанными, вздели очки и, закрепив их, как положено, шнурками, с важным видом вошли в упомянутую Академию, патроном коей состоял гостеприимный граф де ла Торре Ривера-и-Сааведра-и-Гусман, глава рода Ривера. Председательствовал в этот вечер Антонио Ортис Мельгарехо из ордена иоаннитов, чье имя блистает в музыке и поэзии, а дом всегда был прибежищем муз. Должность секретаря исполнял Альваро де Кувильо, житель Гранады, прибывший в Севилыо по делам, превосходный актер и искусный пиит, отличавшийся истинно андалусийской пылкостью, свойственной всем рожденным под теми небесами, а казначеем был Блас де лас Касас, чей божественный дар сияет равно и в боя!ественных и в мирских материях. Среди прочих академиков наиболее знаменитыми были дон Кри- стобаль де Росас и дон Диего де Росас, украсившие своими дивными творениями поэзию драматическую, а также дон Гарсиа де Коронель-и-Сальседо — Феникс древней поэзии и первый андалусийский Пиндар.

При появлении гостей все встали и начали наперебой предлагать им лучшие места. Но вот, повинуясь колокольчику председателя, академики угомонились и тогда приступили к чтению стихов на темы, заданные на прошлом заседании. Завершила чтение донья Ана Каро, сия десятая, севильская, муза, огласившая силь- ву о Фениксе, после чего председатель попросил гостей оказать честь Академии и прочитать какие-либо из их собственных стихов: он уверен, что стихи, вышедшие из-под пера тех, кто явился послушать творения его собратьев, должны быть превосходны. Дон Клеофас, желая поддержать славу о талантах и учтивости кастильцев, не заставил долго себя упрашивать и сказал:

Повинуюсь и прочитаю сонет о большом маскараде в честь нашего государя, состоявшемся в Верхнем Прадо, близ Буэн-