Управившись с монетами, Руфина вышла из кельи и подала условный знак Гараю; тот поспешно подъехал, Руфина рассказала ему, как обстоят дела; мешки с деньгами они вытащили наверх, но драгоценности, к великому их сожалению, пришлось оставить— ведь по этим дорогим вещицам их могли бы обнаружить, и тогда пошли бы насмарку все их труды. Не теряя времени, навьючили они мешки на одну из лошадок, сели сами верхом и поехали в Малагу, очень гордые тем, что сумели так ловко обчистить самого хитрого вора во всей Европе. В Малаге остановились на постоялом дворе, где жил Гарай, но Руфина ни в этот вечер, ни на другой день не показывалась постояльцам. Ей было известно, что воры со своим главарем Криспином договорились собраться на следующее заседание через четыре дня, и она придумала устроить им каверзу, о которой вы узнаете в дальнейшем, — а сейчас меня зовет Криспин, которого мы покинули спящим.

Проспал он всю ночь прямо у стола, за которым ужинал, и проснулся, когда солнце уже стояло высоко; ничего не подозревая, он окликнул Руфину и тут же вспомнил, что неодолимый сон помешал ему накануне воспользоваться случаем, о котором он столько мечтал; вконец расстроенный, Криспин стал громко звать свою гостью, но хитрой бабенки и след простыл; бросился он искать ее по всему дому, в часовне и в подвале, потом выбежал во двор и, к великому своему изумлению, увидал, что ворота заперты; Криспин испугался, не приключилась ли с Руфиной какая беда, снова кинулся ее разыскивать и обнаружил, что сундуки отперты и денег там нет. Только теперь понял Криспин, что его ограбили и что устроила это Руфина, но ему подумалось, что она вряд ли решилась уехать ночью и, наверно, скрывается где-то поблизости. Обыскал он каждый уголок вокруг кельи, да все напрасно; пришлось ему эту пилюлю проглотить, как ни обидно было, что его, такого матерого вора, перехитрила слабая женщина, — сомнений не было: все, что ни говорила ему Руфина, было придумано с целью его ограбить. В тот же день он отправился в Малагу, надеясь застигнуть ее там. В городе он, правда, встретил Гарая, но так как никогда того не видел и не знал в лицо, все его розыски были тщетны.

Руфина и Гарай меж тем готовились к отъезду в Кастилию, но плутовка наша хотела перед отъездом учинить еще одну пакость лицемерному отшельнику. Она знала, в какой день должен был состояться совет и заседание грабителей в келье Криспина и что вся их воровская шайка будет в сборе у этого негодяя; безо всякого риска для себя она могла указать властям хижину Криспина, чтобы всех их накрыли и покарали, как того заслуживали их преступленья. Итак, Руфина написала донос коррехидору, сообщила место и время, где их можно схватить, после чего они с Гараем покинули Малагу, держа путь в Толедо. Предоставим же обоим ехать своей дорогой и скажем, что как только коррехидор получил письмо, он принял должные меры и, дождавшись темноты, отправился со своими людьми к келье; ее без шума окружили, коррехидор вошел вовнутрь и обнаружил Криспина, никак не ожидавшего такого гостя. Обыскали дом, спустились в подвал, а там-то и сидела вся шайка; там же нашли веревочные лестницы, отмычки, крюки — словом, все принадлежности воровского ремесла, и еще увидали в сундуках серебряную утварь и драгоценности — бесспорные улики того, какого рода занятию посвятили себя эти праведные люди. Коррехидор приказал всех их схватить и крепко связать им руки; Криспин был так перепуган, что слова не мог ответить на вопросы коррехидора, и тот ему сказал:

— Негодяй, подлый лицемер, под личиной святого совершавший преступления! Неужто для твоего пропитания мало было тебе обильных подаяний, на которые добрые люди не скупились и которых вполне бы хватило, чтобы жить в достатке и в уединенном сем приюте служить господу богу нашему? Но нет, ты не погнушался заняться самым подлым ремеслом на свете! Теперь ты в моих руках, и выпущу я из них тебя и твоих дружков только на виселицу.

Воров увели, вскоре состоялся суд, и их присудили к смерти, ибо все они сознались во многих преступлениях; причем винили во всем Криспина, — он-де сообщал им, где что красть, и отпирал двери домов. Сам Криспин с твердостью выдержал атаки и все начисто отрицал; это не спасло его от смертного приговора, но из тюрьмы он все же сумел улизнуть. После суда его свалила с ног сильнейшая лихорадка — исполнение приговора над ним пришлось отложить, хотя соучастников всех повесили сразу же. И вот, в тот день, когда Криспина уже должны были повести на бдение перед казнью, он умудрился среди бела дня выйти из тюрьмы в женской одежде; много шуму наделал этот побег и много неприятностей смотрителю тюрьмы, которого продержали в застенке не один день, обвинив в том, что он выпустил преступника за взятку; но ему удалось оправдаться, указав властям человека, что доставил Криспину женское платье, и тот был отправлен на галеры.

Между тем Руфина и Гарай, едучи без задержек и везя с собою целое сокровище, прибыли в императорский город, где собирались поселиться; Руфина мечтала повести в Толедо жизнь на широкую ногу и, чтобы придать своему дому более почтенный облик, выдавала Гарая за своего отца; они сняли хороший дом в богатом околотке, завели слуг — одну рабыню купили еще в Малаге да здесь наняли служанку, пажа и эскудеро; Руфина ходила во вдовьем чепце, Гарай, приобретя приличный костюм, назвался доном Херонимо, и она — доньей Эмеренсианой; фамилию они себе придумали Менесес и говорили, что происходят из древнего рода, славного в Португалии; уладив все эти дела, Руфина принялась закупать утварь, подобающую дому знатной вдовы, ее стали посещать жившие по соседству дамы и весьма были довольны ее угощеньями и приветливостью; с несколькими она даже подружилась; эти были уверены, что блеск Руфины — чистое золото и что она и впрямь происходит из благородной семьи Менесесов. Руфина часто ходила в собор, показывалась перед праздными юнцами; все считали ее недавно прибывшей в город важной дамой, и так как личико у нее было смазливое, то вскоре появились обожатели, усердно гулявшие по ее улице. Пока Руфина разузнает, кто из них побогаче, чтобы на нем испробовать свое коварство, мы оставим ее и страждущих от любви щеголей и вернемся в Малагу, где, как мы знаем, брат Криспин недавно улизнул из тюрьмы.

Впрочем, выйдя на волю столь ловким способом, Криспин в Малаге не остался, а направился в соседний с городом лесок, провел там весь день, а как стемнело, подошел к келье, прежнему своему жилищу в ту пору, когда вся Малага почитала его за доброго христианина. Келья уже была отдана другому человеку, собиравшему по церквам пожертвования на приют, но он еще в ней не поселился, ждал, пока ее приведут в порядок. Итак, Криспин подошел к келье и, у южной ее стены, рядом с кучей камней — им же сделанной приметой, — принялся рыть землю колом, который смастерил в лесу, и докопался до припрятанного там мешка с толикой дублонов — ведь ему, как вожаку шайки, всегда доставалась при дележах лучшая доля. Прихватив эти дублоны — монет около пятисот, — он отправился в город Хаэн, где у него жил друг, тоже мастак в воровских делах; друг уже знал о побеге Криспина из тюрьмы, знал он и раньше, что Криспина посадили, и был тогда в великом страхе, как бы тот на кобыле не выдал его, — им приходилось не раз вместе отличаться в воровских набегах. Друг был очень рад появлению Криспина, хотя пришел тот в одних лохмотьях, — монашескую одежду у него отобрали, как у недостойного ее носить, а тюремное платье совсем истрепалось, — но эту беду быстро поправили: Криспин сразу же дал своему дружку денег, чтобы купить добротный цветной костюм, — и когда надел его да опоясался шпагой, стал вроде бы другим человеком; кстати, он сбрил себе бороду, которая в прежние времена доходила ему чуть не до пояса.

В новом этом наряде наш праведник Криспин покрасовался в Хаэне всего несколько дней, пока не подвернулось выгодное дельце в Андухаре; добычу разделили честно, по правилам, но вскоре пошел слух, что пострадавший хлопочет о розыске грабителей, и Криспин предпочел убраться подальше, чтобы не попасть снова в такую передрягу, как в Малаге, где он спасся только чудом. Вместе с одним валенсианцем, статным и красивым молодцом, он, не забыв прихватить деньги, явился в Толедо — в этом городе оба они прежде бывали лишь проездом и потому не боялись быть узнанными. Валенсианца звали Хайме; отец его, проживавший в Валенсии, мастерил альпаргаты, а сынок, позволив себе кое-какие шалости с имуществом своих хозяев, был вынужден покинуть родину; теперь было ему двадцать два года; белолицый, светловолосый, он отличался веселым нравом, но главное, был смекалист, насмешлив и плутоват, одевался же — за счет своих жертв — щеголем, по последней моде. Вот однажды он и Криспин пошли к мессе в собор, а в той же капелле, где они расположились, слушала мессу Руфина, известная в Толедо под именем Эмеренсианы; Криспин сразу узнал ее и возликовал в душе; он постарался не попадаться ей на глаза, боясь быть узнанным, но опасался он напрасно — бритый подбородок и светское платье сделали его неузнаваемым для тех, кто видел его прежде в рясе отшельника. Он указал своему дружку Хайме на смазливую вдовушку и посоветовал пойти незаметно следом за ней, чтобы узнать, где она живет; найти ее дом оказалось нетрудно, а соседи сообщили, что зовут вдову донья Эмеренсиана де Менесес и что прибыла она вместе со своим отцом из Бадахоса. Криспин бесновался, вспоминая, как эта бабенка его провела, и дал клятву, что, раз уж судьба помогла ему встретить ее, он из Толедо не уедет, пока с лихвой не расквитается за кражу; для этого он подучил Хайме, как тот должен себя вести с Руфиной и что ей говорить, но не рассказал Хайме, что он, Криспин, кое-что о ней знает. Вскоре представился случай Хайме разыграть роль, которую они с Криспином отрепетировали до тонкостей: как-то в сумерки, когда звонили к вечерней службе, на улице, где стоял дом Руфины, произошла драка, и двое мужчин были тяжело ранены. Едва там показалась стража и, отправив раненых по домам на излечение, схватила кое-кого из прохожих, в стычке не участвовавших, как улица вовсе опустела — никому не хотелось безвинно угодить в тюрьму лишь за то, что он оказался на этой улице.