Всех этих лиц привели к присяге, их показания возымели должное действие, я был оправдан и выпущен на волю. Первым делом я направился к графу-изгнаннику, дабы выразить ему свою благодарность. Внимательно посмотрев на меня, он принялся меня распекать.

— Скажи мне, соотечественник, — начал он, — почему ты покинул Англию, пустился в дальний путь и обретаешься среди чужого тебе народа? Ежели ты хотел изучить их язык, ты мог бы это сделать и у себя на родине. Здесь ты ничему не можешь обучиться, кроме как гнусному разврату. Быть может, ты предпринял это путешествие из тщеславия, желая блеснуть перед приятелями? Но такого рода безрассудные притязания можно уподобить скрепленным воском крыльям Икара, под действием солнечных лучей воск неизбежно растает — и ты будешь ввержен в пучину бедствий. Первым путешественником был Каин, обреченный весь свой век скитаться по лицу земли. Кузнец подковывает дикую лошадь лишь для того, чтобы, потеряв свободу, она пустилась в подневольный путь. Так и всякий, отправляющийся в странствия, неизбежно расстается со свободой и подпадает под чужеземное иго.

Израильтяне испытали на себе всю силу божьего проклятия, когда им пришлось покинуть родину и жить в рабстве на чужбине. Но то, что было для них проклятием, мы, англичане, почитаем для себя высшим благом. У нас ни во что не ставят человека, который ни разу не путешествовал. Мы предпочитаем жить в чужой стране на положении рабов, гнуть спину и ломать шапку перед любым встречным, раболепствовать перед ревнивыми итальянцами и надменными испанцами, исполняя все их прихоти, — лишь бы не оставаться на родине, где все свободны и всякий себе господин.

Путешественник должен обладать спиной осла, чтобы таскать тяжести, языком, который вилял бы, как собачий хвост, расточая лесть направо и налево, пастью борова, чтобы пожирать все, что перед ним поставят, и, подобно торговцу, молча сносить все оскорбления. И столь постыдное рабство вы именуете свободой!

Ежели ты служишь лишь одному господину, твоя участь не так уж горька, но коли у тебя оказываются тысячи господ и любой мясник, медник или сапожник, пользующийся правами гражданства, помыкает тобой, как чужеземцем, смотрит на тебя свысока и считает тебя своим слугой, ты в скором времени убедишься, что на чужбине попал в сущий ад, з самое жестокое рабство, покинув отчий дом, где тебе было предназначено обитать.

Ежели ты бросишь хоть мельком взгляд на римлянку или вообще на итальянку, будь уверен, что тебя угостят крепко приправленной похлебкой, и ты живо отправишься к праотцам. Когда итальянец поднимет тебя на смех и ты дашь ему суровую отповедь или просто выкажешь неудовольствие, то поскорей ступай домой, устраивай богатое пиршество и угости обидчика, а не то можешь быть уверен, что на следующую ночь к тебе заявятся гости в масках, тихо и благородно перережут тебе глотку и ускользнут как ни в чем не бывало. Из всех животных у собаки самая хорошая память; так вот эти итальянцы сущие собаки, они всю жизнь помнят обиду. Я знаю случай, когда человек, получивший пощечину, отомстил за нее через тридцать лет. Но неаполитанцы — самые кровожадные из итальянцев, это отпетые головорезы, недаром говорит пословица: «Я подмигну ему по-неаполитански» — это означает, что кто-то намерен исподтишка подстроить другому пакость.

Лишь одно можно посоветовать путешественнику, пусть он придерживается мудрого совета Эпихарха: «Vigila et memor sis ne quid credas» [104]. Ничему не верь, никому не доверяй и при этом делай вид, что ты все пропускаешь мимо ушей, ничего не подозреваешь, и вообще разыгрывай из себя последнего простачка, коего ничего не стоит провести. Сенека говорит: «Multi fallere docuerunt dum timent falli» [105]— «Многие, проявляя подозрительность и высказывая опасения, как бы их не обманули, только побудили людей изощряться в обманах».

Увы, мы, англичане, самые простодушные люди на свете. Мы гоняемся за новшествами, любим, чтобы потакали нашим прихотям, и с упоением внимаем лести. Известно, что Филемон, автор комедий, задохнулся насмерть от хохота при виде осла, пожиравшего фиги; так и итальянцы от души потешаются, глядя, как бедные ослы англичане преспокойно поглощают испанские фиги и жадно хватают любую приманку. Тот, кто не может, подобно критянам, водить дружбу со змеями и употреблять в пищу яды, не годится в путешественники. Крысы и мыши лижут друг друга, чтобы произвести на свет потомство; человек, коему желательно отличиться и добиться успеха при дворе или в чужой стране, должен подлизываться, пресмыкаться, плутовать, лгать и болтать всякий вздор. Каким бы он ни обладал характером, ежели у него хорошо подвешен язык, он живо приобретет друзей. «Non formosus erat, sed erat facundus Ulysses» [106]— «Улисс, долгое время странствовавший по свету, не был добродушен, но обладал красноречьем».

Иные говорят, что надеются в путешествиях научиться уму- разуму, но я полагаю, что как невозможно изучить искусство запоминания (о чем писали Цицерон, Квинтилиан, Сенека и Герман Буш), не обладая от природы хорошей памятью, так невозможно научиться уму-разуму во время путешествий, не обладая врожденным здравым смыслом. Единственное, что человек обретает в путешествиях — это experientia longa malorum — долгий опыт несчастий. Он может узнать во время странствий, что одного погубил такой-то безумный поступок, а другого погубило иного рода безумие, что такого-то молодого щеголя разорила такая-то куртизанка, что венецианский купец таким-то путем отомстил феррарскому купцу и что такой-то герцог так-то покарал убийцу. Но разве обо всех этих событиях и о многом другом мы не можем узнать из книг, не выходя из нашего теплого кабинета?

Овидий говорит в «Любовных элегиях»:

Итак, пусть рассказывают вам об удивительных происшествиях, об изменах и об отравлениях, случившихся во Франции, Испании и в Италии; слушайте себе на здоровье, но боже вас упаси туда соваться!

Чему еще вы можете научиться во Франции сверх того, что вы знаете в Англии, как не коварству в дружбе, неряшеству и нечистоплотности? Пожалуй, еще научитесь использовать друзей для своего удовольствия и торжественно клясться: «Ah, par la mort de Dieu!» [109]— когда у самого в кармане вошь на аркане.

Я знал иных путешественников из числа бездельников (я не имею в виду солдат), кои прояшли во Франции добрых шесть лет и, возвратившись на родину, прятали под широкополой французской шляпой тощую, истасканную физиономию, поднимали на улице вихри пыли, шествуя в длинных серых бумажных плащах, и скверно говорили по-английски. Только и было толку от путешествий, что они научились разбираться в бордоском вине и отличать натуральное гасконское от орлеанского и, пожалуй, еще считать дурную болезнь не стоящей внимания, словно прыщик, вскочивший на лице, закрывать нос бархатной повязкой и расхаживать с печальным видом, скрестив руки на груди.

Что привозит путешественник из Испании? Круглую шляпу, похожую на старинную глубокую миску, невысокие брыжи, какие носят у нас олдермены, с короткими тесемками, что тянутся, как сопли из носа, облегающий талию камзол, который спускается сзади до самого крупа, а спереди едва доходит до середины груди, как воротник или шейный платок; широкие штаны по гасконской моде, смахивающие на женскую юбку для верховой езды, огромные ножны, куда можно запихнуть полкоровы, рапиру, которую в свое время носили с полдюжины грандов; плащ у него будет либо длинный, либо короткий, — ежели он длинный, то обязательно обшит по краям турецкой тесьмой из крученого шелка, ежели короткий, то непременно с узким капюшоном, похожим на телячий язык, который по своей длине уступает разве что стоячему капюшону на голландских плащах.