— Как вы собирались поступить со мной?

Он приподнялся на локтях, чтобы лучше ее видеть. Тамара сидела на стуле в другом конце комнаты, шаль туго стянута на груди.

— Я сделал бы для вас особый чай. Чтобы вы уснули. Потом я изучил бы ваше тело, чтобы быть уверенным, что оно совершенно…

— Совершенно?

— Да! Я писал вам, что только те, кто сохранил свое тело в первозданном состоянии, могут стать частью миссии.

— Мне удалили пятнадцать фунтов опухоли!

— Я имею в виду операции, связанные с человеческим тщеславием. Например, операции по удалению складок на животе или увеличению груди. Меня больше интересует тело в первозданном виде, каким его создал Господь. Так что ничего страшного, если вам удалили миндалины и… опухоли.

— А если в сердце установлен искусственный клапан?

Саймон сник.

— У вас в сердце искусственный клапан, Тамара?

— Нет, просто любопытно.

— Это, пожалуй, чересчур. Что еще хотите узнать?

Она заерзала на стуле, который скрипел намного тише, чем ее суставы.

— А что произойдет после чая?

— Я сделал бы еще и настойку. Для каждого случая она своя, всегда разная. Для вас мы попробуем смесь опиума с каким-нибудь ядом, чтобы сердце безболезненно остановилось.

— Что потом?

Саймон смотрел на Тамару, ожидая, что та вот-вот откажется, крикнет, что не желает ни о чем слышать, однако она не сводила с него требовательного взгляда.

— В вашем случае, Тамара, я хотел отделить руки и ноги от туловища.

Она пару раз моргнула и нервно усмехнулась:

— Правда? А как вы собираетесь сделать это?

— У меня в машине лежит разделочный нож. Я не держу его в сумке. Слишком длинное лезвие. — Саймон взглянул Тамаре прямо в глаза и понял, что ей нужны все подробности. — До того как начнется трупное окоченение, я выдерну ваши руки и ноги из суставов. Через связки и хрящи легче будет отделить конечности от туловища. А потом я отделю руки чуть ниже подмышечной впадины, а ноги — чуть ниже таза.

Она судорожно сглотнула.

— Что вы сделаете с моими руками и ногами?

— Я положу их в духовку. Все будет выглядеть так, будто это сделал сумасшедший. Так, как вы и просили.

С трудом Тамара поднялась с места и осторожно подошла к кровати.

— Тем не менее вы утверждаете, что не сумасшедший!

— Я не безумнее вас. Да, я сам страдаю, причиняя боль и становясь причиной смерти, но еще не сошел с ума.

Тамара стояла возле кровати, теребя рукой один из ремешков. Она просунула большой палец под стальную застежку, что удерживала его голень, и расстегнула. Саймон почувствовал, как ремень ослаб, а Тамара вытащила его из застежки. После этого она отстегнула другой ремешок, удерживающий бедро.

— Я бы хотел избавиться от игл в руках, — произнес он.

— Знаете, я ввела вам четыре пинты крови. Пришлось украсть их из банка крови в больнице. К счастью, я не боюсь, что меня уволят. — Тамара вытащила иглу из его руки и перекрыла доступ физиологического раствора. — Вы больше походили на покойника, чем на живого человека, когда я вас нашла.

Саймон огорчился при мысли о том, что его спасла кровь незнакомых людей.

— Мне не нужна помощь. Я должен идти дальше, рассчитывая только на свои силы.

— Иначе вы бы умерли, — просто сказала она. Он почувствовал, как из вены на руке выскальзывает пластический стент. — А сейчас будет не очень приятно.

Тамара просунула руку под простыню, и он почувствовал ее тепло на внутренней стороне бедра. Резким движением она выдернула трубочку с иглой из бедренной вены. Потом Саймон ощутил боль от выдернутого из уретры катетера. Возникло ощущение, будто Все внутри горит огнем.

— Извините, — проговорила Тамара.

Как и все дома, в которых раньше побывал Саймон, жилище Тамары Лоуренс сияло чистотой. Ему так никогда и не удастся узнать, убирали ли в комнатах специально перед его приездом или смертельно больные люди хотели упростить себе жизнь. В любом случае Саймон ценил такое уважение, и не важно, к кому оно проявлено: к нему или к надвигающейся смерти.

У Тамары в доме, обставленном в спартанском стиле, все говорило о скромности и неприхотливости хозяйки. Из украшений на стене висели лишь старинные часы да картина над камином, и ни одного зеркала. Саймон сидел за пустым обеденным столом, поджидая, пока Тамара поставит на плиту чайник и присоединится к нему. Волосы, которые выпали у нее после не принесшего облегчения курса химиотерапии, отросли вновь, хотя, пожалуй, не отросли, а выросли заново. Теперь они стали мягкими, тонкими и совсем редкими. Их даже можно собрать в небольшой хвостик, не закрывавший шеи.

Саймон расставил на столе флакончики и принялся объяснять, в каком порядке собирается их применить, что почувствует больная и как скоро они подействуют. Когда Тамара швырнула саквояж на пол, разбились только бутылочки с вязом ржавым и беленой. Порошок белены Саймон использовал совсем в малых дозах, и теперь придется импровизировать и что-то придумывать, чтобы заменить это лекарство. Тамара осторожно перебирала флакончики и опять ставила их на стол.

— Когда вы приходите к людям, они уже готовы к встрече с вами?

— Большинство из них — да! — ответил Саймон.

— И они не боятся?

— Реакция бывает разной: одни пугаются, другие смиряются со своей участью, но есть и те, кто испытывает чувство облегчения.

— Это не про меня! Облегчением здесь и не пахнет! — Тамара расставила бутылочки по порядку и снова стала их изучать. — Мне нравилось жить, и это неплохо получалось. В моей жизни встретилась большая любовь, и я отдавала душу работе. Знаете, я ведь очень хорошо работала!

— Вы помогли многим людям.

— Да уж, онколог, больной раком, — горько усмехнулась она, — это ли не ирония судьбы! Слава Богу, не выбрала профессию, связанную со взрывчаткой. — Тамара опять рассмеялась и придвинула к себе первый флакончик. — Этот для чая?

— Верно, — сказал Саймон.

Тамара взяла бутылочку с собой на кухню, а он сказал, сколько положить в чашку снадобья и сколько налить кипятку. И вот она стоит возле двери на кухню, держа в руках чашку с заваренным чаем.

— Я бы хотела умереть в своей постели. Если можно, конечно.

Саймон проводил ее по коридору до спальни. Тамара поставила чашку на тумбочку и разделась, стоя к нему спиной. Он намеревался избавить ее от этой процедуры в благодарность за то, что она подарила ему возможность продолжить великую миссию. Однако она стояла по ту сторону кровати и от обнаженного тела исходило сияние как от светящегося изнутри драгоценного камня. Тамара повернулась лицом, и Саймон увидел выпирающие кости и темно-красные пятна, разбросанные по телу. Она взяла чашку и стала пить чай маленькими глоточками.

— Не пойму, вы смотрите на меня как на пациентку или как на женщину?

— Я обычно прошу всех раздеться, чтобы осмотреть тело на наличие шрамов.

— Меня вы не просили, но я все равно разделась.

— Я действительно хотел избавить вас от этой процедуры. — Его ладони стали влажными от волнения. — Не успел.

— А я хочу, чтобы на меня смотрели! Хочу снова почувствовать себя желанной в последние мгновения жизни на этой планете!

Тамара ответила на свой вопрос. Саймон видел в ней женщину. И это живо напомнило о далеком прошлом, когда он был просто обыкновенным человеком и его еще не призвали для выполнения великой миссии. В той жизни Саймон занимался другими делами, иногда с полной отдачей, а порой просто в силу своих обязанностей. Во время болезни брата он, казалось, утратил материальную оболочку и превратился в бестелесное существо. Когда брат умер, Саймон посвятил свою жизнь его памяти, стаз воплощением его тела, такого, каким его изначально создал Господь и отправил в этот мир.

Тамара напомнила, что когда-то и он хотел прожить свою жизнь по-иному.

— Думается, вы не из тех мужчин, которые ложатся в постель с женщиной в такой момент, — предположила она.

— Простите, но вы правы.

— Хотя бы обнимите меня напоследок, хорошо?