Миссис Ягнемма привела Саймона на кухню и поставила чайник на плиту. Дом не блистал чистотой, к которой он привык за время посещения своих предыдущих подопечных. Для наведения порядка останется совсем мало времени — ведь к двум часам дня, когда сюда явится дочь хозяйки, нужно убраться как можно дальше от этого места. Впрочем, если Сесилия Ягнемма приедет раньше, чем закончится ритуал, Саймон знал, как поступить. Глэдис сидела напротив него за столом и опять что-то строчила на одном из блокнотных листков, которые были разбросаны по всему дому.

«Вы выглядите именно так, как я себе представляла!»

— Слишком строгим?

«Нет, добрым, — написала она в ответ и затем снова повернула к себе листок. — Я не хочу оставаться одна, когда это произойдет. Моя дочь все понимает. Вы будете в полной безопасности!»

— Так не пойдет, Глэдис. То, что произойдет между вами, мной и Богом, очень личное. Свидетели нам не нужны. Я не обижусь, если вы откажетесь от моей помощи, и, думаю, смогу найти замену.

Глэдис заметно расстроилась. По-видимому, она считала, что давно перестала существовать для мира живых и теперь не имеет значения, проживет ли она чуть дольше или окажется предпоследней или последней в списке.

«Я согласна, — торопливо настрочила она. — Только хотелось бы оставить дочери записку, а потом можно начинать».

Саймон перегнулся через стол и сжал ее руку. Миссис Ягнемма подняла глаза и печально улыбнулась.

— Конечно, пишите, — согласился он, стараясь изо всех сил сохранить на лице спокойное выражение. — Я только принесу свои вещи из машины, а вы пишите все, что сочтете нужным.

Глэдис благодарно кивнула, и ее глаза наполнились слезами. Склонив голову, она начала писать. Саймон прочел первые слова: «Моя дорогая Сесилия!» — и оставил ее одну. Резким движением открыв багажник, он вытащил саквояж, дернул по привычке ручку холодильника и проверил аккумулятор.

Ни разу во время предыдущих визитов Саймону не приходилось действовать в спешке. Час, всего лишь один час нужен, после того как Глэдис отдаст себя в руки врачевателя. Условия для выполнения ритуала ухудшались на глазах. В любой момент может прийти дочь хозяйки дома, а вдруг руки, как назло, окажутся занятыми и она сможет ускользнуть.

Саймон вернулся в дом и увидел, что Глэдис все еще возится с письмом. На плите закипал чайник. Да, милосердие — путеводная звезда в великой миссии, возложенной на плечи Саймона, однако если кто-то из его подопечных и заслуживает насильственной смерти, так это Глэдис.

— Я должен спросить г последний раз: вы уверены, что хотите принять мою помощь?

Она отодвинула блокнот с посланием, написала на клочке бумажки короткое «Да!» и вновь вернулась к письму.

— Считайте, что вам повезло! Я и сам жажду дойти до конца предназначенного мне пути, — торжественно промолвил Саймон.

Чайник наконец закипел. Саймон снял его с плиты и поднял над головой женщины. Услышав свист чайника, Глэдис обернулась и подняла глаза как раз в тот момент, когда на нее полилась струя кипятка. Пытаясь уклониться, она подалась вперед, а Саймон направил струю на ее белоснежную голову, на шею, за воротник халата. Кожа на голове мгновенно стала кроваво-багровой и покрылась страшными волдырями, словно на ней извивались морские угри. От дикой боли Глэдис откинулась на спинку стула и с грохотом упала вместе с ним на пол. Из искалеченного рта доносились тихие хрипы. Ударом ноги Саймон перевернул жертву на спину и, прижав коленом к полу, стал лить кипяток прямо в зонд, установленный в горле.

— Глэдис, теперь вы понимаете, что значит нарушить договор?! — кричал он.

Она извивалась и корчилась от боли под ногами мучителя. Изо рта и ноздрей пошла кровавая пена, а в следующую минуту несчастная рассталась с жизнью. Кожа вокруг зонда превратилась в полупрозрачную розоватую массу и стала похожа на мясо цыпленка.

Теперь Саймону требовался лед, чтобы завершить начатое дело. Он поставил чайник на плиту и водрузил тело миссис Ягнемма обратно на стул. Ее глаза были открыты, такими и останутся, распахнутыми от ужаса из-за мгновенного окоченения тонких мышц вокруг глаз. В холодильнике Саймон нашел лишь один поддон со льдом, который разбил на двенадцать кубиков. Пять он положил в рот Глэдис. От сохранившегося тепла лед начал таять. Саймон заменял подтаявшие кубики льда свежими до тех пор, пока не почувствовал, что мышцы рта стали твердеть. Он порылся в сумке, нашел исписанный лист бумаги и стал по нему сверяться. Слегка округленный рот у Глэдис уже застыл, и Саймон, надавив большим пальцем на нижние зубы, приоткрыл его чуть шире. Ледяная вода неприятно холодила палец, а челюсть упрямо стремилась занять прежнее положение. Пришлось удерживать ее до тех пор, пока лицевые мускулы окончательно не затвердели. Другой рукой он подвинул обрубок языка Глэдис назад, а потом поднял вверх. Саймон чувствовал, как твердеют мышцы под руками, и представлял себя творцом, меняющим сущность бренного тела в момент смерти и создающим бессмертное произведение искусства.

Прошло полтора часа, прежде чем труп застыл в том положении, которое требовалось Саймону. Он сфотографировал миссис Ягнемма Полароидом» и дождался, когда на черном фоне фотографии стало проявляться лицо. Из туманной дымки постепенно выплывали вылезшие из орбит глаза, в которых навеки застыло выражение смертельного ужаса.

Приведя себя в порядок, странник направился к машине и открыл ключом дверцу мини-холодильника. В нос ударила омерзительная вонь, которую не могла перебить камфара в расставленных на полке склянках. Кровь, даже в холоде, начинает дурно пахнуть. Впрочем, Саймон всегда старался не сдерживать дыхание и не зажимал нос. Священнослужителю не подобает отводить взгляд в момент великого жертвоприношения. Он взял один из сосудов, открыл, вдохнул полной грудью гнилостный запах и зачерпнул крови потиром — специальной чашей для ритуалов, — вернулся в комнату, к умиротворенной миссис Ягнемма. Наклонив чашу с кровью над обожженной головой страдалицы, Саймон произнес:

— Благословляю тебя. — Багровая до черноты кровь полилась на ее лицо и стала медленно стекать на махровый халат. — Добро пожаловать в наш хор, Глэдис Ягнемма!

Саймон взял со стола письмо и быстро обошел дом в поисках переписки усопшей. Всех обратившихся за помощью он просил держать письма в одном месте, где их легко найти по завершении ритуала. Дом Глэдис не стал исключением, и он нашел всю корреспонденцию именно там, где и ожидал, — в спальне хозяйки. Спрятанные в ящик комода письма находились в маленькой коробке, на крышке которой лежал для тяжести длинный черный камешек. С пачкой писем Саймон вернулся к машине и продолжил свой путь на восток.

Хейзел Микаллеф отпрянула от стола, увидев на нем приготовленные к завтраку пшеничные хлопья с молоком. К сожалению, трапеза дожидались именно ее. Смирившись с горькой, а вернее, безвкусной, участью, Хейзел взяла ложку и с обреченным видом принялась заеду. «Вполне сгодится… для лошадей! — мрачно рассудила она про себя. Напротив нее за столом сидела мать в расшитом цветочками халате, короткие седые волосы старушки торчали во все стороны после сна. На часах только семь, за окном затянутое тучами ноябрьское небо, а в душе непреодолимое желание завалиться снова в постель.

— Дорогая, тебе не кажется, что ты худеешь? — ласково спросила Эмили.

— Пока мне только кажется, что я недосыпаю!

— А я уверена, что диета идет тебе на пользу. — Эмили вернулась к прерванному чтению газеты «Торонто стар», но через секунду спросила: — По-твоему, этого бедняжку в Чемберлене убил тот же маньяк?

— Не знаю. У нас два трупа на расстоянии пятисот километров друг от друга. Это не Торонто и не Оттава, где даже убийства на соседних улицах никак не связаны друг с другом. А вот здесь решили, что орудует маньяк.

Эмили показала дочери первую страничку газеты, не удержавшись от каламбура.