Сузанна вернулась тем же путем, которым пришла. Оказывается, в Саутпорте нет такси. Вернее, как таковые такси-то есть, однако они не останавливаются на улице, если просто поднять руку. Они наблюдались в большом количестве — и ни одна машина не притормозила возле Сузанны за минувшие дни, сколь отчаянно она бы ни махала. По-видимому, пассажиров им разрешалось брать только на строго отведенных стоянках, но где они, эти стоянки, она не знала. Конечно, можно было заказать машину по телефону, однако Сузанна понятия не имела, куда звонить. Ясное дело, в «Хескет-армс» не отказались бы вызвать для нее такси, но погода стояла изумительная, незнакомые улочки выглядели живописно и напрочь отличались от того, к чему она привыкла. Саутпорт был по своей сути викторианским городом и, если вести речь об архитектуре, практически не затронут современными веяниями. Сузанне понравилось ходить пешком, понравилось ждать новых впечатлений. Словом, пешком она и отправилась.
К четырем часам она добралась до того места на Роттен-роу, где, как ей было известно, располагался холм с особняком Сполдинга. Она посмотрела на свою сумочку. Дневник Джейн находился под защитой крупноформатного конверта с пластиковой пузырчатой пленкой. Конверт ей дал музейный смотритель, настаивавший, что обложку тома надо предохранить от солнечных лучей. Так он хотел продемонстрировать — запоздало, правда, — свой профессионализм вкупе с совестливостью и компетентностью. Сузанна мучилась желанием поскорее взглянуть на содержимое конверта, однако дом на вершине крутого травянистого склона притягивал ее внимание с необъяснимой силой. Надо бы посмотреть на него еще разок. Просто кинуть взгляд — и все. Сузанна саму себя уговорила, что сейчас, в ярком солнечном свете, когда школьницы, помахивая ракетками, стайками идут к цементным теннисным кортам в парке «Виктория», не случится ничего страшного, если она украдкой поглядит на особняк.
На сей раз Сузанна вела себя нахальнее. Она поднялась по каменным ступеням, украшенным терракотовой мозаикой, сняла щеколду калитки на вершине лестницы, сделала глубокий вдох и направилась к дому через сад. Удар — психологический — последовал тут же. Его можно было уподобить арктической перемене погоды или кулаку под дых. Все здесь выглядело иначе, причем с неправильной стороны. Сузанну охватила дрожь, на лбу и висках влажно замерцал холодный пот. С каждым шагом неприятное чувство лишь усугублялось. Ее окружала тишина, про которую предчувствие говорило, что в любой момент глухое молчание разорвется отчаянным криком, куда вольется и голос Сузанны. Чувство уже знакомое. Она его помнила. Тот же инстинкт ужаса, который она испытывала в амбаре Дюваля и на подходе к нему, пока сам Дюваль не появился в дверях — грубоватый, уверенный, вооруженный и очень надежный после потусторонних опасностей амбара.
Что натворил здесь этот Сполдинг? Сузанна пошла назад. Поневоле. Она не могла заставить себя сделать еще хотя бы шаг. Почва словно прогнила под ногами. Запашок смерти висел над землей зеленоватой бледностью. Сузанна бегом кинулась к воротам, вынырнула наружу и понеслась по кирпичным ступеням обратно к здравому рассудку, улыбающимся прохожим, кавалькаде любителей верховой езды и к машинам, которые медленно двигались по Роттен-роу, стараясь подальше объезжать лошадей в атмосфере безопасности, надежды и ярких цветов восхитительного июньского вечера.
На борту «Темного эха»
Похоже, от привычки записывать мысли трудно избавиться. Сейчас я это делаю не с помощью клавиатуры, а собственной рукой, да еще на страницах одного из переплетенных в сафьян томов, которые отец планировал использовать для ведения судового журнала. Аккумулятор моего ноутбука сел, а поскольку у нас больше нет электричества, я пишу эти строки при свете керосиновой лампы, пользуясь авторучкой отца. Даже шкипер «Андромеды» не смог бы превзойти меня в этот момент по части аскетичности и приверженности к традициям. Капитан Штрауб, однако, вряд ли бы мною гордился. Он передал мне предупреждение, которое я решил проигнорировать. Конечно, в ту минуту я уже не был под его командованием, но все равно мне бы следовало прислушаться. Узнав о моем нынешнем затруднительном положении, он был бы разочарован. И оказался бы совершенно прав, считая, что я сам в этом повинен.
Я сижу в своей каюте, за запертой дверью, и пишу, пристроившись за письменным столом. Отец лежит в беспамятстве на моей койке. Снаружи порой доносятся звуки, словно что-то ползает по коридору. По крайней мере, такое возникает впечатление. Слышится собачье рычание, иногда младенческое хныканье. Гораздо реже и поэтому всегда неожиданно и страшно звучат истерические вопли до смерти перепуганной женщины. Эти крики раздаются в отцовской каюте, которую, конечно же, правильнее назвать каютой Сполдинга. Часто звучит смех, но он всегда мрачный. Порой я различаю мольбу шепотом, которой отвечает тишина. И еще надо сказать про запах. Оттенков в нем больше, чем разнообразия в звуках. Иногда запах превращается в едкую вонь, иногда он становится гораздо тоньше, намекая на духи — цветочные и тяжелые, как «Арпеджио» или «Мицуко». Время от времени его сменяет аромат крепкого табака, а порой и рома. В отдельные минуты мне кажется, что я чувствую зловоние кордита, резкое и свежее, словно поблизости выстрелила гаубица. Часто появляется медянистый привкус только что пролитой крови. Кислые испарения страха. Но хуже всего непреодолимый запах смерти, который испускает труп самоубийцы по имени Габби Тенч, разлагающийся в тухлой жаре Гаванского залива.
Таковы воспоминания яхты, все эти разнообразные и случайно возникающие запахи и звуки, их сила и резкость только возрастают по мере нашего приближения к точке встречи с истинным хозяином судна. Гарри Сполдинга можно уподобить парадоксальному привидению, потому что мне почему-то кажется, что он вовсе и не призрак.
Помнится, Сузанна рассказывала, что еще в январе встретила привидение в Дублине. Ее визитер оказался безобидным. Подозреваю, что она видела его еще раз, однако меня в известность не поставила. При жизни ее потусторонний гость был порядочным волокитой. Сузанна в тот период усиленно разыскивала его следы, и, по-видимому, он счел этот факт достаточным основанием для того, чтобы посмотреть на нее повнимательней. Как бы то ни было, он не желал ей ничего плохого вне зависимости от того, заметит его Сузанна или нет. Да и вообще, мертвецы не вредят. Вот не верю я, что мертвец способен причинить физический вред живому человеку.
Ничего безобидного в Сполдинге не было. Никогда. Над этим вопросом я много размышлял после длительных и безуспешных попыток отправить свое изложение событий монсеньору Делоне, пока отец упорно пьянел все больше, а яхта покачивалась под моими ногами, продолжая следовать своему непреклонному курсу. Сполдинг применил оккультные знания, чтобы не дать смерти подступиться к нему во время войны. Он организовывал варварские и богохульные ритуалы, гарантировавшие его выживание. Устраивал — вновь и вновь — человеческие жертвоприношения. Я подозревал, что та женщина, которая якобы покинула Сполдинга сразу после швартовки в Римини, на самом деле была первой его жертвой в мирное время. А Тенч и братья Уолтроу? Ведь то же самое, похоже, случилось и с ними. Очередное жертвоприношение состоялось недавно. Погиб мужчина, который истек кровью из-за невероятного несчастного случая на верфи Фрэнка Хадли. И еще мне кажется, что в утраченном судовом журнале «Темного эха» можно было найти документальные свидетельства о значительно большем числе смертей, которые произошли на борту яхты за те годы и десятилетия, что разделяли Габби Тенча и злосчастного рабочего. Однако сам Сполдинг покончил с собой в 1929 году. Спрашивается, с какой стати давно скончавшийся человек до сих пор вынужден оплачивать дьяволу цену бессмертия? Бессмыслица. Он не должен этого делать. И какой отсюда вывод? Моя собственная логика заставляла прийти к умозаключению о том, что Сполдинг на самом деле никогда и не умирал.
