— Надо с ним поговорить, — заявил я. — С этим Питерсеном, или как там его.

— Флаг тебе в руки, — ответила Сузанна. — Я уже сама попыталась это сделать, не далее как сегодняшним утром, когда информация из Штатов подтвердила мои находки. Я включила компьютер и увидела ответ на мой запрос. Немедленно позвонила в Леп, затем в гостиницу. Но его не было ни там, ни там. Выехал столь же внезапно, как и появился. Кем бы ни был этот Питерсен, он попросту исчез.

Следующим утром я позвонил отцу, едва дождавшись благопристойного часа. Отец по своим привычкам был «жаворонком», другими словами, вставал не позднее шести утра. Увы, его не оказалось на месте. Домработница взяла трубку не сразу, пожелала мне доброго утра, но не желала обсуждать отсутствие отца или сообщать, где он может находиться.

— Как вы полагаете, миссис Симмс, он сейчас в Чичестере? — Напряженное молчание на том конце провода. — Миссис Симмс?

— Да, Марти, наверное. Вполне обоснованное предположение, поскольку мистер Станнард перед выходом не говорил о пункте своего назначения.

Наша домработница была ирландкой. Я знал ее с детства. И еще я знал, что ей нравится напускать туману.

— Миссис Симмс?

— Да, Марти?

— Вы бы поставили на этот шанс, что он в Чичестере?

— Ну, собственный дом я под это закладывать бы не стала. Но если бы нашлось несколько свободных монет, то… да, Марти, поставила бы.

Итак, речь шла о тайном свидании, подогретом вновь разворошенными углями. Я улыбнулся про себя. С этого момента Чичестер уже никогда не будет в моих глазах тем чудноватым и процветающим городком, который основали после вторжения римлян. Само его название приобрело новый смысл. Впредь «чичестерство» будет служить эвфемизмом энергичных попыток моего отца найти себе партнершу для секса. Или романтики. Он был оптимистом, мой отец, и всегда напоминал об этом посредством своих взглядов и повадок. Для Магнуса Станнарда стакан никогда не является полупустым. Напротив, он всегда долит до краешка. Эта мысль вызвала во мне наплыв теплого чувства, смешанного с опасением. Впервые в жизни я решил, что отец действительно нуждается в моей любви и защите. В этот момент, беседуя по телефону с миссис Симмс, я осознал, что сам не понимал, до какой степени люблю отца. Глаза мне открыли надвигающиеся неприятности.

— Он захватил с собой мобильник?

— Он взял… этот… как его… «беррифон».

— А, смартфон «Блэкберри»?

— Вот-вот. Именно его он и взял.

— Благодарю вас, миссис Симмс.

— Но совсем не обязательно, что «беррифон» включен.

— Что?

— Он сам сказал мне, дескать, не обещает держать его все время включенным.

Понятно-понятно. «Еще раз спасибо, миссис Симмс», — поблагодарил я и повесил трубку. Затем приготовил чаю, отнес чашку Сузанне и принялся раздумывать над следующим шагом. Пытаться разыскать отца в Чичестере бесполезно. Можно подождать, пока он включит мобильник, и выяснить, чего и сколько он знает про фальшивый фасад Питерсена и его внезапное исчезновение. Это был бы благоразумный подход. Однако я испытывал настоятельную необходимость сделать нечто большее, причем немедленно. Нет, серьезно, я попросту был не в состоянии ждать. Вот почему я решил съездить в Леп и самому попытаться что-нибудь выяснить. Я поцеловал Сузанну и настрого запретил рассказывать кому-либо, куда отправляюсь. В смысле, нельзя говорить об этом отцу, если он все же позвонит. Только он да еще Питерсен были теми людьми, для кого мое появление на верфи возымеет значение. А Джек Питерсен испарился.

Стояло замечательное апрельское утро. Я двинулся в путь, жуя кусок тоста и прихлебывая из термоса кофе, который мне сварила Сузанна, пока я стоял под душем. Все машины шли в город, то есть во встречном направлении. Я включил магнитолу и чуть не ошпарился, когда дернулась рука при начальных аккордах баллады о «любви, которая ломается» в исполнении «Префаб спраут». Я тут же выключил приемник. Может, эту песню сделали заставкой. Такие вещи сплошь и рядом происходят со старыми записями. Или, скажем, композицию использовали для саундтрека какого-нибудь блокбастера или телесериала. Не исключено. И вообще, ее могли выпустить повторно синглом. Как бы то ни было, я гнал с приличной скоростью в комфортной тишине, и к моменту моего приезда на верфи должны были, по идее, оставаться рабочие. Еще не подошло время окончания утренней смены. И тем не менее на месте никого не оказалось. Отсутствовала даже охрана у ворот на случай вандализма или попытки украсть яхтенное компьютерное оборудование или дорогостоящие инструменты.

Ангар из шлакобетона и гофрированной листовой стали, который служил Питерсену офисом, не дал мне никаких подсказок на предмет его возможного местонахождения. На столе обнаружился блокнот с расчетами сметной стоимости каких-то работ. Возле колонок с цифрами имелся набросок некоего узла деревянных конструкций. Прекрасно выполненный эскиз, однако уровень чертежных навыков Питерсена к делу не относится. В комнате стоял также шкаф, один-единственный заполненный ящик содержал аккуратный ряд папок с инвойсами и чеками, касавшимися текущей работы. А вот компьютера, в котором я мог бы поискать разные файлы, не было вообще. Отсутствовал даже обычный телефон. В подобных местах всегда можно увидеть на стене тот или иной эротический календарь; это существенная черта местной рабочей атмосферы. А вот здесь — ничего. Вместо него к бетонной поверхности был скотчем прикреплен график хода работ на борту яхты моего отца.

Не нашлось и пепельницы с окурками; в мусорном ведре не было оберток от шоколадных батончиков или булочек. Ни единой банки из-под пива. После себя Питерсен не оставил и забытого шарфа или свитера на вешалке подле двери. Не было рабочих рукавиц или резиновых сапог. Ни единого предмета личного обихода.

Когда люди восстанавливают старинные вещи, они склонны делать фотографии: так сказать, «до» и «после». Им нравится гордиться и хвастаться перед друзьями трудом своих рук. Такова человеческая природа. Эти снимки пришпиливают к стенам или оставляют на столе. Однако здесь фотографий не было. Питерсен выполнял свою работу с прилежанием монаха, а потом вдруг исчез, не успев довести ремонт до конца. И при этом не оставил хотя бы записки. А записка как раз и была той вещью, которую я, собственно, искал в его офисе.

Никаких следов «Темного эха» в доке. Оказывается, ее подняли на стапель одного из эллингов, дабы защитить от непогоды. Кстати сказать, в ту пору и не наблюдалось непогоды, от которой требовалось яхту защищать. Денек был ласковый. Вода за границей дока отливала изумрудным сиянием, темнея мористее, ближе к острову Уайт и Каусской гавани. Я вдохнул полной грудью. Зачастую мне сильно досаждает запах гнили на морском берегу, куда прибой выбрасывает всякую дрянь. Но вот сегодня от моря шла резкая свежесть. И никакого ветра или дождя, которые хлестали бы по мне и заодно портили полировку драгоценного приобретения моего отца. И тем не менее яхта находилась в эллинге. Возникало впечатление, что Питерсен все же закончил работу и, поместив судно в укрытие, этим как бы заявил о своей предусмотрительности и аккуратности. Поставил, так сказать, подпись подлинного мастера своего дела.

Когда я снял замок и распахнул обе дверные створки, яхта предстала передо мной восхитительным зрелищем в ярком свете раннего весеннего утра. Отец, помнится, говорил — пока «Темное эхо» было не более чем угрюмым остовом на верфи морских падальщиков Буллена и Клоура, — что ее обводы берут за душу. А сейчас я мог воочию видеть, почему отец так запал на эту яхту. Даже вне воды контуры ее корпуса превращали «Андромеду» капитана Штрауба в безвкусный образчик старомодной степенности. Они принадлежали к одному и тому же полу, но были из разных поколений: дородная провинциальная вдова в трауре и юная, ветреная наследница, сверкающая на ривьерских раутах Джеральда Мерфи.

Хотя, если точнее, она не сверкала, а отливала глянцем «Темное эхо» была воплощением гибкой стройности и роскоши, выражавшихся в лоске ее лаковых покрытий и блеске полированной латуни. Я поднялся на борт. В эллинге стояла тишина, оттеняемая слабым шуршанием волн на берегу. Изредка и очень тихо звучали крики чаек, неизменных обитателей небес над водой. Но вот сам ангар и стоявшая в нем лодка были немы. Палубный настил под ногами оказался прилажен до того тщательно, что тиковые доски не скрипели, а лишь шептали при каждом шаге. Я погладил релинг левого борта возле кормы и пальцами ощутил, что «Темное эхо» — сосредоточенная и живая — поджидала именно этого момента. В этом чувстве не было ничего неприятного. Ничего зловещего или угрожающего. Чистый восторг, обещание славы и чарующей силы. И самое главное: соблазнительности.