Наши основные требования:

— в ближайшее время переход на 40-часовую неделю, без снижения зарплаты;

— минимальная зарплата — 1000 франков;

— выход на пенсию в 60 лет, для женщин — в 55;

— дополнительная, пятая, оплачиваемая неделя отпуска для молодежи;

— свободу профсоюзам.

С рассвета на фабрику прибыло множество протестующих, которые присоединились к забастовочным пикетам, охранявшим здания. В огромном сборочном цехе собралось уже не меньше двенадцати тысяч человек. Наверху, на помосте, стояли представители самых влиятельных профсоюзов. От имени Всеобщей конфедерации труда выступал Лантье, он говорил то же, что и всегда, поскольку никаких новых сведений у него не было.

— Товарищи, переговоры затягиваются, хотя наши требования предельно просты и ясны. Прежде всего, мы хотим, чтобы нам выплатили зарплату за весь период забастовки, и в этом мы не уступим!

Закончив свою длинную речь, во время которой зал не раз взрывался аплодисментами, Лантье скрепя сердце уступил место представителю Демократической конфедерации. Тот говорил на повышенных тонах, выдвигая политически окрашенные требования. Он призвал к солидарности со студентами, но слушатели отнеслись к этому прохладно, и оратор, вовремя спохватившись, вернулся к конкретным проблемам, которые волновали рабочих государственных заводов, а потом призвал продолжать борьбу до полной победы. Толпа принялась громко скандировать: «Народное правительство!» В это время один из металлургов передал Лантье записку, и тот сообщил всем, что на улице Гренель переговорщики только что пришли к важным соглашениям.

— Народное правительство! — не унимались рабочие.

Жорж Сеги приехал на завод после бессонной ночи, затянутый в кримпленовый костюм, с черным галстуком-удавкой на шее. В сопровождении охраны он присоединился к остальным лидерам, стоявшим на трибуне. Ночные переговоры дались очень тяжело.

Когда они были в разгаре, посыльный от партии сообщил Сеги, что ситуация резко изменилась: леваки вместе со студентами и Демократической конфедерацией готовят необыкновенного масштаба акцию на стадионе Шарлети. Надо было перехватить инициативу у этих лжесоюзников, ускорить переговоры и быстренько состряпать хоть какой-то договор, пусть и в черновом варианте, чтобы избежать митинга. Сеги даже пообещал руководству предприятий, что через пару-тройку дней работа возобновится. Но теперь нужно было сообщить о достигнутом компромиссе самим рабочим. Было решено устроить встречу в Бийянкуре. Сеги заговорил в микрофон. Его голос гулко отдавался под металлическими сводами. Он перечислил все пункты соглашения, упомянул о повышении минимальной почасовой оплаты на 35 %…

— А зарплата?

— Будет поэтапно повышаться в разных секторах.

— Красиво говоришь! — прокричал человек в фуражке, стоявший на каменном блоке. — А что, если цены снова вырастут?

— А пособия семьям? — спросил другой рабочий.

— В бюджете на следующий год…

— Болтовня!

— А рабочая неделя? — спросил усатый толстяк.

— Будет постепенно укорачиваться, — ответил Жорж Сеги, — до сорока часов.

— Сорок часов немедленно! — заорал усатый.

— Мы что, зря тут одиннадцать дней бастуем!? — подхватил наладчик в теплой куртке.

— Профсоюзы смогут свободно распространять свои листовки…

— А кто нам сейчас это запрещает?

Кулаки сжимались, страсти кипели. И вот Жорж Сеги наконец спросил:

**********************************************************************************************

В исходном файле пропущены две страницы

***********************************************************************************************

супермаркетом домохозяйки жаловались друг дружке, что давно не могут достать сахару.

Жюрио перешел на Правый берег по мосту Сольферино и оказался на улице с тем же названием. Набережная Анатоля Франса была вся завалена ящиками, коробками, пакетами; кучи мусора высились не ниже припаркованных там же машин. Пройдя двести метров, депутат вошел в здание, где находился штаб комитетов защиты Республики. Внутри стоял невыносимый гвалт. На втором этаже Жюрио увидел Тевенона.

— Спасибо, друг, — сказал тот, с силой сжав Жюрио руку.

— Как будем действовать?

— Коллегиальное руководство решило провести в четверг открытую манифестацию на Елисейских Полях. Надо доставить в Париж наших сторонников из пригородов и из провинции. Будем всех обзванивать. Ты ведь член ассоциации участников Сопротивления? Предупреди всех, что генерал на них рассчитывает. Пусть они постараются помочь, важно, чтобы нас было много!

— Значит, надо где-то раздобыть автобусы и бензин.

— Да, и любыми способами. Мы справимся. Если люди не придут на нашу демонстрацию, коммунисты захватят власть. Ты представляешь, они уже ведут переговоры с федералами о создании временного правительства!

— Увы!

— Жюрио, в стране безвластие. Дебре подал прошение об отставке, Помпиду играет на себя и против генерала, надеясь занять его место. Сейчас не время медлить.

— Значит, в четверг? У нас всего два дня…

Чтобы придать себе уверенности, оба взглянули на портрет генерала как на икону.

Эрик Тевенон нес Марианну на плечах. В облегающем свитере и коричневых вельветовых джинсах, она бесновалась и орала во все горло: «Власть рабочим!» Другие длинноволосые студентки, сияя от радости и размахивая черными флагами, тоже гарцевали на плечах у юношей, топтавших гаревые дорожки стадиона. Девушки скандировали лозунги и пели. Студенческие профсоюзы, к которым присоединились и другие группировки, получили в префектуре разрешение провести мирный митинг в закрытом и легко контролируемом помещении. Чтобы избежать столкновений и насилия, стороны договорились, что поблизости не будет ни одного полицейского, а за порядок будет отвечать служба безопасности Студенческого союза и левых организаций. Она же должна будет гарантировать, что с наступлением темноты участники спокойно разойдутся. Вечером длинное шествие направилось по проспекту Гоблен к стадиону, символически расположенному на полпути между университетским городком и заводом «Снекма» на бульваре Келлерман. На этот раз маоисты тоже решили участвовать. Они принялись продавать свои газеты на импровизированном аукционе, а рядом журналисты с государственного телевидения раздавали листовки, в которых объясняли, ради чего бастуют. По дороге к стадиону произошел только один инцидент — какая-то группировка начала кричать: «Жандармы — эсэсовцы!» Но на них зашикали, те замолчали и, сняв каски, влились в общее шествие. На стадионе собралось тридцать тысяч человек, здесь смешались все: студенты, рабочие, леваки всех мастей, а с ними лицеисты, управленцы, служащие, — бурно радуясь такому единению.

Мощными раскатами гремели уже ставшие знаменитыми лозунги, подхваченные тысячами голосов: «Это только начало, битва продолжается!» Бурными овациями встретили на стадионе отряд рабочих с Сюд-Авиасьон и с завода Флен, а чуть позже — служащих с плакатом «Демократический профсоюз банка Креди-Лионнэ». В семь часов вечера на трибуну поднялся Жак Соважо, который открывал митинг.

— Насилие может быть оправданным, — сказал он в микрофон. — Но сегодня мы считаем, что оно нецелесообразно. У правительства нашлись сторонники…

И стадион затрясся от хохота: все сразу же вспомнили о коммунистах и Всеобщей конфедерации труда, которые вступились за де Голля лучше любых жандармов. «Юманите» выпустила специальный номер, чтобы осудить «сомнительное широкомасштабное мероприятие, которое хотят провести за спиной у рабочих». Чтобы отвести своих сторонников подальше от Шарлети, Всеобщая конфедерация в тот же день запланировала в Париже двенадцать демонстраций. Кто-то прокричал:

— Сеги — в отставку!

— Сеги — в отставку! — подхватил хор голосов.

— Правительство и его союзники, — продолжал Соважо, — хотят расколоть студентов и рабочих. А мы вместе ищем стратегию, строим свою политическую линию. Пусть каждый свободно выскажет свое мнение…