— Во главе с кем? С Миттераном?

— Ни в коем случае. Ты что, смеешься?

— А Мендес Франс?

— Он мог бы на переходном этапе…

В то время как цыплята перелетали из рук в руки, внизу на площади Изабель Обре [72]пела: «Как прекрасна, как прекрасна жизнь»…

Как только у него выпадало немного свободного времени, префект полиции садился на свой зеленый «ситроен» модели 4CV и неузнанным ездил по столице, пытаясь уловить царящие в ней настроения. Сегодня утром он из любопытства доехал до Нантера. До этого ему пару раз звонили министры, и по их голосам он понял, что министр внутренних дел встревожен, а министр образования напуган. Противоположные распоряжения сыпались одно за другим. Ночью он обдумал несколько планов выселения «Одеона». Что, если туда отправятся пожарные и устроят проверку безопасности и выполнения санитарных норм? Тогда можно было бы вести переговоры о выводе из театра нескольких тысяч разношерстных граждан, которые толкутся там уже несколько дней. А можно пробраться туда через подземные ходы, которыми в былые времена пользовались участники Сопротивления, передвигаясь под Парижем. В Матиньоне его успокоили: операция откладывается, он сам назначит дату в зависимости от того, когда будет располагать необходимым личным составом. Но тут поползли слухи, сильно отравившие атмосферу. В Енисейском дворце, в окружении генерала, опасались, как бы Москва не толкнула компартию на захват власти. Другие прямо предупреждали: леваки готовят нападение на одно из государственных зданий, возможно на префектуру, они собираются похитить Мориса Гримо; студенческие группировки возведут новые баррикады в Латинском квартале; крайне правые грозили убить Кон-Бендита… Единственное, что было совершенно ясно, так это то, что паралич постепенно охватывает всю Францию и волна забастовок докатилась уже до Лиона. Шесть миллионов французов прекратили работу.

Префект Гримо кружил на своей машине вокруг серых университетских зданий, не обнаруживая ничего странного, если не считать необычной тишины. Самовольно провозгласив свою независимость, факультет, казалось, погрузился в спячку.

— Ты в Париж? — префект поднял глаза на заговорившего с ним человека и кивнул.

— Подбросишь нас с подружкой?

— Садитесь.

«Настоящая удача», — подумал префект. Эти двое студентов в джинсах будут болтать по дороге, а он, как бы между прочим, не задавая много вопросов и во всем соглашаясь, разведает обстановку, получив информацию из первых рук. Девушка села сзади, тряхнув длинными прямыми волосами:

— А вы, случайно, не полицейский?

— Заткнись, — сказал ей парень.

— Не беспокойтесь, — сказал префект, выезжая на магистраль.

— Дайте я угадаю, — продолжала она.

— Оставь в покое водителя, — повторил парень.

— Она мне не мешает, — ответил префект. — Я преподаю французский в лицее, приехал за своим коллегой, а он не пришел. А вы?

— Что мы? — нахмурился парень.

— Вам в Париже куда надо?

— Угадай.

— В Латинский квартал.

— Правильно.

— Меня зовут Марианна, — сказала девушка, — а это Эрик.

— Зовите меня Морис, — сказал лжепреподаватель.

По дороге они много говорили о происходящем,

но префект так и не услышал ничего, кроме фраз из листовок, которые и так уже читал. «Мы осуждаем гол-листский режим за то, что он подавляет массы», — говорил Эрик. «Мы должны показать обществу, что происходит на заводах фашиста Ситроена и у Дассо, который жестоко эксплуатирует ткачих», — говорила Марианна. Проезжая через Порт-Мэйо, префект Гримо узнал нечто такое, что его очень встревожило и укрепило в желании действовать как можно осторожнее:

— Похоже, легавые собираются выбить наших из «Одеона», — заявил Эрик, — а потом очередь за Сорбонной.

— Правда?

— Мы знаем это из достоверных источников. Так что сейчас в «Одеоне» появилось уже настоящее оружие, а не игрушки.

Пробка была ужасная, Париж был заблокирован. Городской транспорт перестал ходить, и люди поехали на работу на своих машинах, так что теперь все двигались черепашьим шагом, если двигались вообще. Опаздывая, водители парковались как попало, наискось ставя машины на тротуар, хватали свои портфели и спортивным шагом отправлялись дальше. Множество служащих шло прямо между машин, оптимисты пытались добраться автостопом, как только на перекрестке дорога становилась немного свободнее.

— Мы победили! — сказал Эрик блаженным голосом.

— В том смысле, что везде царит хаос?

— Люди разговаривают друге другом! Видите, они разговаривают, а не запираются в своих норах.

Это была правда, и префект Гримо сам видел: ни парижане, ни бастующие, вечно нуждающиеся жители предместий не проявляли никаких признаков раздражения, люди улыбались друг другу, беззлобно обменивались мнениями, шутили. Все аплодировали старику в костюме «принц уэльский», который ехал на скрипящем довоенном велосипеде. На бензоколонках выстраивались очереди, водители доставали из багажников канистры, никого не обвиняя. Дух солидарности витал в воздухе, и каждый постепенно привыкал к неразберихе.

Огромные железные контейнеры с мусором были переполнены, отбросы валялись на тротуаре. Марианну это позабавило:

— Вы заметили? Ни одной крышки! Их реквизировали и пустили на щиты.

Вернувшись в префектуру, Морис Гримо первым делом позаботился о том, чтобы консьержкам выдали в мэрии специальные бумажные пакеты, куда можно будет сложить собранный мусор. Если забастовка мусорщиков продлится еще долго, придется задействовать армию и военные грузовики.

На авиабазе в Эвре отменили все увольнительные. Корбьер узнал об этом, поздно вечером вернувшись из Парижа, где провел невеселые выходные. Он не смог повидаться ни с кем из друзей, которые растворились где-то в городе, а когда позвонил домой к Порталье, то напоролся на его отца, который сухо послал молодого человека куда подальше. В Сен-Лазаре его застигла полная остановка транспорта, пришлось голосовать при въезде в туннель Сен-Клод. Корбьера подобрала чета старичков. Он сел на заднее сиденье, рядом с немецкой овчаркой, которая перепачкала ему шерстью левый рукав военной формы и принималась дико выть при виде каждого жандарма на краю дороги.

Атмосфера на сто пятой авиабазе резко изменилась, склады оружия были защищены новыми решетками, к тому же Корбьер заметил необычные передвижения. Большинство призывников ничего не знало, но он побывал у себя в здании аэропорта и выяснил, что на краю базы разместились три батальона быстрого реагирования. Они вошли через боковые ворота, солдат отправили в кино, когда первые парашютисты погрузились на автобусы.

Корбьер заговорил об этом с сержантом в очках с толстыми, как бутылочные донца, стеклами, который помогал штемпелевать сегодняшнюю почту.

— Парашютисты? — переспросил сержант, — А, вон те, в боевом обмундировании? (В окно было видно, как они маршируют.) Это учения.

— Наверняка их отправят поближе к Парижу, — сказал Корбьер, чтобы разузнать побольше.

— Наверняка, — сказал сержант. — Серьезные ребята.

— Они могут начать стрелять в забастовщиков?

— Они политикой не занимаются. Они подчиняются приказу, как автоматы. Автомат не имеет ничего общего с политикой.

— А кто отдает приказы? Во всяком случае не офицеры, они почти все. заболели и сидят по домам.

— В Алжире, — сказал сержант, — я вообще не видел ни одного офицера во главе подразделения, ни единого. Я даже знавал одного унтер-офицера, который исчез за час до атаки с картой и компасом, и больше его никто никогда не видел. А тут тридцать рядовых галдят: «Что нам делать, сержант?» Я лично сделал все, что мог.

Поскольку большинства офицеров не было на месте, у Корбьера и унтер-офицеров, отвечавших за прием самолетов, было полно работы. Всех солдат, которые не смогли добраться до своих подразделений из-за забастовки, направляли в Эвре, их присылали туда почтовыми самолетами из Истра, Авора, Ландивизье, Дижона. Некоторым предстояло дожидаться здесь не один день, другие, исколесив всю Францию, прибывали сюда для отправки домой. Жуткий кавардак. Как бы его усилить? Как дезорганизовать авиабазу? Корбьер и его приятель с телетайпа, солдат второго класса Боке, спорили об этом до потери сознания.