В опере пахло запыленным бархатом и старой обивкой. Соня решила сходить в нее только потому, что многие восхищались этим видом искусства и называли его самым совершенным, а она же, в сознательном возрасте, так ни разу и не побывала здесь. Ей было почти безразлично, что именно слушать, и потому Соня просто, придя в кассу, купила первый попавшийся билет. Оказывается, ей повезло, и она стала счастливой обладательницей сданного места на балконе.

Наверное, пение должно было вызывать сильные эмоции, но затянутые в корсет толстые дивы, изображающие юных влюбленных, не внушали Соне никакого доверия. Она не сопереживала им, и потому опера превратилась для нее в еще один слабо сыгранный спектакль. Арии могли бы быть красивыми, если бы в них вложили душу, но Соня не ощущала в них ничего, кроме пустоты, увы.

В антракт люди сплошным потоком потекли к лестницам, буфету и туалетам, негромко переговариваясь и создавая мерный гул. Соня сделала шаг-другой на выход и внезапно покачнулась. «Только не сейчас, пожалуйста, только не снова», — подумала она, но ни мыслями, ни уговорами ее приступы остановить было невозможно. Они приходили и уходили, когда им было угодно.

— Осторожнее, — услышала она приятный мужской тембр, — и чья-то рука поддержала ее под локоть. Черный фрак, белая рубашка, бабочка — какая изысканность. Ее глаза поднялись к его лицу, и губы так и остались приоткрытыми, не испустив ни единого звука. Рядом с ней стоял Табрал.

— Вам плохо, может, воды? — мягко предложил он.

Она покачала головой, хотя во рту у нее внезапно пересохло. Память услужливо выудила для нее картинку, как девушка из больницы делает свой первый и последний глоток любезно предложенного им кофе.

— Тогда, может, выйдем на свежий воздух? — настаивал он, и на этот раз Соня кивнула. Судьбы не изменить, а лишние свидетели ни к чему.

— Вам холодно? — он взял ее дрожащую руку в свою.

— Нет, — покачала головой Соня, хотя они и вышли на улицу без ее пальто. Но какая разница, уйдет ли она из жизни замерзшей или согретой — разве это что-нибудь изменит? Она позволила себе поднять глаза и посмотреть в его лицо. Черные глаза были еще прекраснее, чем она помнила. Глубокие, словно темные озера, и завораживающие.

— Ты так смотришь, что это сводит меня с ума, — неожиданно сказал он, и глаза Сони в изумлении раскрылись шире. — Я знаю, что потом могу пожалеть об этом, но, в конце концов, я ведь тоже мужчина. — И он прильнул к ее губам.

Соня подалась ему навстречу. Его губы оказались мягкими и требовательными одновременно, они пахли свежестью и ночью, туманом, плывущим над водой. В то время как его костюм источал тонкий аромат жасмина и еще чего-то совсем едва уловимого. Соня вдруг поняла, что давно мечтала прикоснуться к нему, ощутить его руки на себе, что ее влекло к нему, и только ее уникальная слепота и отсутствие нормального опыта в отношениях могло не позволить ей понять это раньше. Тихий стон сорвался с ее губ прямо ему в губы. Табрал проглотил его и прижал ее тело плотнее к своему. Она сходила с ума по нему, словно нарочно одевшемуся подчеркнуто элегантно, чтобы не оставить ей ни малейшего шанса. Он выглядел сегодня великолепно, но, тем не менее, это по-прежнему был он, не демон и не ангел, а тот, кого она знала. Пальцы Сони ощущали силу его рук под тканью фрака, и ей хотелось провести кончиками пальцев по его коже, прильнуть телом к телу. Словно в ответ на ее мысли, Табрал нежно провел рукой по ее спине в глубоком вырезе платья. Он чуть склонил голову и теперь упивался ее шеей, а Соня смогла вдохнуть запах его спутанных волос. В них ощущался след дыма, и она задумалась о том, с каких пепелищ явился он к ней. Когда первый наплыв чувств слегка улегся, Соня поняла, что он не только считает, что она видит его иным, но и полагает, что девушка слышит лишь то, что ей положено слышать. Ни один мужчина в здравом рассудке при первой же встрече не сказал бы тех откровенных вещей, что он шептал ей сейчас на ухо, обо всем том, что и как хочет с ней сделать, в деталях. И это сводило с ума еще сильнее. Образы, представавшие перед мысленным взором после его красочных фраз, заставляли сдаться без сопротивления. Соня сама не заметила, как сильнее прижалась к Табралу, выгибаясь ему навстречу.

— Как же ты его хочешь, — прошептал он, опускаясь к ее груди. — Как дрожишь. Я не сразу понял, что не от холода. Прости, ты, конечно, все равно ничего не поймешь, но в этот раз все будет по-настоящему, — пообещал он, впиваясь губами в ее грудь.

От этого обещания у Сони ослабели ноги, и она повисла в руках Табрала. Он, казалось, даже не заметил ее веса — зверь, живущий в нем, вырвался наружу.

Соня не понимала, где они находятся. Большая пустая квартира, огромная кровать — у Табрала есть дом? Она разметалась на простынях после ночи любви, усталая и счастливая, словно только теперь, наконец, расслабилась по-настоящему, так, как никогда не получалось раньше. Вот о чем щебетали ее подруги. Наверное, именно о таком сексе, которого она не знала до сих пор. Соня чуть повернула голову и посмотрела на спящего рядом мужчину. Без фрака он был ничуть не хуже. Впрочем, она отметила это еще тогда, когда видела его в джинсах и футболке. Соня переплела свою ногу с его длинной мускулистой ногой и блаженно вздохнула. Табрал пошевелился и приоткрыл один глаз.

— Привет, — хрипло прошептал он со сна. — Уже проснулась? — Второй глаз его раскрылся полностью, и он пробудился окончательно. — Жаль, все могло бы быть намного проще, если бы ты спала.

Страх голодным зверем шевельнулся в груди Сони, но она заставила его улечься. Нет, только не сейчас — если он поймет, если догадается, тогда всему конец. Их удивительной сказке конец, а она его не желала. Узнать, что в мире есть такое пронзительное счастье и не испытать его еще хотя бы раз? Нет, только не так.

— Филипп, — прошептала она, выбрав первое пришедшее ей на ум имя.

— Значит, Филипп? — усмехнулся он. — Знаешь, я ему завидую. Когда ты так смотришь на меня, я готов оставить тебя еще на одну ночь.

— Филипп, подари мне еще одну ночь, пожалуйста, — прошептала она и взглянула на него так, словно не существовало ничего в мире желаннее этого. Ее губы были слегка приоткрыты, припухшие от ночных поцелуев, в глазах светилась мольба, тонущая в любви, тело само тянулось к нему, обжигая и даря обещания неземного наслаждения.

Табрал дрогнул. Он смотрел на нее и не мог отвести взгляд. Она была чудом, существом, пришедшим к нему из снов, она была почти слишком прекрасна, чтобы быть настоящей. Он должен был ее забрать, но что в мире вечности изменят одна или две ночи? Он заберет ее, чуть позже. Его губы впились в Сонины обжигающим поцелуем.

В самом начале, когда Соня только поняла, что смерть существует на самом деле, существует для нее, что она вполне конкретна и материальна, ее одолевали сожаления. Казалось, что все она сделала не так. Мучили все эти «ах, если бы я только знала, я бы тогда жила иначе», «я бы радовалась каждой секунде, пинала ногами желтые листья в парке, рассматривая, как они рассыпаются в солнечном свете, часами напролет; вдыхала бы влажный воздух и смотрела, как становится призрачным мир, утопающий в дожде», «я бы рисовала и слушала музыку, забросила работу, смеялась чаще, улыбалась детям, помогала старикам, любила…».

А потом, со временем, Соня поняла, что даже с приговором рутина берет свое, и ты все равно живешь так же, как и всегда. Ты полагаешь, что сегодня — не тот самый день, а значит, ничего не изменилось, и продолжаешь жить, как обычно. Ничего не меняется. Не меняется до последней секунды, когда уже по-настоящему слишком поздно. Мы все слишком прикипели к своим маленьким миркам, привычкам, друзьям, обязанностям, мы держимся за них зубами, поэтому все наши порывы «ах если» существуют только в области возвышенных чувств и длятся краткие секунды. Им нет места в повседневности, это мечты, а мир, в котором мы живем, есть не что иное, как голая повседневность.