Тарик – так звали убитого – был мертв. Это он, когда они были еще совсем мальчишками, чуть было не увел его на ложный путь, далекий от чистого учения Корана. Его наконец постигла заслуженная кара. Но Хасан не испытывал удовлетворения и торжества.

Наоборот. Он словно напился мутной и затхлой воды, не утолявшей жажды. У него было дурное предчувствие, будто он что-то упустил или забыл сделать, а может, даже совершил непоправимую ошибку. Хасан тряхнул головой, чтобы избавиться от этих мыслей.

Проклятый Тарик… Его смерть навеяла ненужные воспоминания о далеком прошлом, когда он по своей наивности еще называл этого гнусного вероотступника другом. Наверное, дело в этом. В чем же еще?

– Готово, господин. – Стражники закончили свое дело, смыв даже пятна крови на стенах и на полу.

Хасан одобрительно кивнул. У него были все основания быть довольным. Но несмотря на это…

– Прежде чем вы уйдете, чтобы закончить свое дело в пустыне, поклянитесь Аллахом, что никому не скажете, что видели этой ночью, – ни другу, ни хозяину, ни жене, ни детям. – Последнее было явно лишним: у солдат не было ни жен, ни детей. – Держите язык за зубами, даже если сам Субуктакин спросит об этом. Понятно? Поклянитесь!

Стражники вскинули вверх левую руку.

– Клянемся, господин!

Хасан с удивлением взглянул на второго стражника – оказывается, он тоже умел говорить.

– И помните, что ваши души никогда не попадут в рай, если вы нарушите эту клятву.

Переглянувшись, они побледнели.

– Наш священный долг – хранить в строжайшей тайне все, что мы увидели сегодня ночью. Всемилостивейший и всемогущий Аллах доверил нам задачу охранять души правоверных от мерзопакостной заразы святотатства. – Стражники рьяно тряхнули головами. – Да провалиться нам на этом месте, если мы ослушаемся вашего приказа. Вы можете на нас положиться, господин.

– Ладно. Забирайте этот поганый труп и уносите его вон из города. Да поживее. И чтобы ни одна живая душа вас не видела!

– Слушаемся, господин!

Взвалив мешки на плечи, солдаты удалились. Хасан остался один.

Окинув пристальным взором помещение, он не заметил никаких следов убийства.

Потом перевел взгляд на пергамент с тщательно выписанным портретом. Теперь он мог вздохнуть с облегчением. В его руках был портрет Ибн Сины. В самое ближайшее время с помощью надежных соглядатаев он может начать его розыск.

Художник мертв, следы его казни уничтожены, свидетелей нет – не считая нескольких пауков в доме, которые видели его в минуту слабости. А эти солдафоны слишком запуганы, чтобы болтать об этом – если они вообще что-то поняли своими куриными мозгами. И тем не менее эта загадочная улыбка на лице убитого не выходила у него из головы.

– Аллах! – шептал Хасан, в молитве воздевая руки к небу. – Скажи, что я упустил? В чем моя ошибка?

Но ответа не было. Вместо него раздался голос муэдзина, призывая верующих к утренней молитве. Повернувшись в сторону Мекки, Хасан опустился на колени на грязные доски пола.

Он не рассчитывал, что его встреча с Тариком так затянется, и не захватил с собой молельный коврик. Аллах простит ему эту оплошность. Хасан наклонился, и его лоб коснулся пола. Но молитва не принесла утешения, как это было всегда. Его мысли были обращены к убитому.

«Тарик, – думал Хасан, – какую страшную тайну ты скрыл от меня? Какой дьявольский план замышлял, если даже перед лицом смерти посмел смеяться надо мной?»

Беатриче стояла на балконе одной из самых высоких башен дворца: отсюда открывался вид на грандиозный ансамбль из куполов, городских стен и дворцовых парков Газны. Было темно и тихо. Ни в одном окне не горел свет. Даже сторожевые фонари на дворцовой стене были погашены. Казалось, спят все, кроме нее и звезд на небе. Беатриче не могла объяснить даже себе самой, как она оказалась здесь. Неужто во сне блуждала по дворцу? Может, она тоже заразилась той ядовитой пылью, которая лишила рассудка библиотекаря Резу? Думая об этом, она вдруг ощутила до боли знакомый аромат амбры и сандала, будивший в ней сложную гамму переживаний.

– Саддин? – обернувшись, прошептала она.

Неужели это сон? На расстоянии вытянутой руки действительно стоял Саддин. Он был одет в светлый балахон; его густые волосы были стянуты узлом на затылке; на поясе покачивалась тонкая сабля. Он глядел на нее своими черными глазами и улыбался неповторимой улыбкой. И одного этого было достаточно, чтобы ее сердце в волнении забилось. Так чувствует себя девочка-подросток, случайно увидев на улице любимого артиста.

– Саддин? Как ты здесь оказался? Почему?..

Она осеклась, не зная, с чего начать. Ей надо было задать ему столько вопросов! Давно ли он в Газне? Как попал во дворец? В Бухаре все было в его руках. Ничего не происходило без ведома или согласия кочевника. Но каково было его влияние в Газне, что он мог беспрепятственно проникнуть во дворец? Откуда вообще узнал, что она здесь?

И вдруг Беатриче все осознала. В действительности она находится не в этой башне, а в своей постели. Она грезит. Другого просто не могло быть. Это всего лишь сон, как тогда, в Шангду, в котором Саддин поведал ей о Марко Поло.

– Ты права, Беатриче, – сказал Саддин, словно прочтя ее мысли. Как и тогда, в Бухаре, ее обволакивал его бархатистый волнующий голос, вызывающий благостную дрожь. Она могла наслаждаться им часами. Даже смертный приговор звучал в устах Саддина как объяснение в любви. – Ты грезишь.

– Да, – ответила она, сопротивляясь чарам сна. В Шангду Саддин хотел ее предостеречь. Может быть, и в этот раз у него были причины явиться ей во сне? Она повернулась к нему спиной. Так было легче сохранить ясную голову и собраться с мыслями. – Что ты на этот раз хочешь мне сообщить, Саддин?

Беатриче слышала легкий шелест его одежды. Когда он подошел ближе, она почувствовала теплое дыхание и даже ощутила, как его волосы щекочут ее по щеке. Он слегка коснулся рукой ее плеча. Неужели сон может быть таким реальным? Закрыв глаза, Беатриче представила себя в Бухаре, у ворот города – в шатре Саддина, на мягкой, устланной мехами постели…

– Ты права, Беатриче. – Она вздрогнула от его слов, будто ей в лицо плеснули холодной водой. Саддин стоял рядом. Своими красивыми руками, украшенными двумя массивными серебряными кольцами, он опирался на перила балкона. – У нас мало времени. Слушай меня внимательно. Ты должна покинуть Газну. Здесь теперь небезопасно. Хасан что-то подозревает. Он еще ничего точно не знает, но уже не доверяет тебе. Это вопрос времени. Кроме того, он вот-вот выйдет на след Али аль-Хусейна, и тогда…

Но Беатриче не дала ему договорить.

– Так, значит, это правда? – вскричала она. – Али жив?

Саддин посмотрел на нее долгим взглядом.

– Да, – проговорил он наконец, и ответ его больше походил на вздох. – Он жив.

– И что дальше? – Беатриче схватила Саддина за руку. Странно, как живо она ощущает его руку – твердую и теплую, как прежде. Это было совсем иное ощущение, не похожее на те, что бывают во сне. – Что с Мишель? Она с ним?

– Да. Я сам ее…

– Так, значит, ты и есть тот самый кочевник, которого видели с моей девочкой в Куме? Да?

– Она так хотела к нему, – с улыбкой произнес Саддин, словно извиняясь перед Беатриче. – Он отец Мишель. Как же я мог отговаривать ее?

– Я знала, – сказала Беатриче, сжав руку в кулак. Ей хотелось кричать от радости. – Я знала, что Мишель хочет к нему! Я должна их найти.

– Да, ты права. – Лицо Саддина вдруг стало серьезным. – И чем раньше, тем лучше. Когда я только привез ее к Али, ей ничто не угрожало. Но сейчас все изменилось. Хасан сбился с ног в поисках Мишель. А сейчас ему нужен и Али. Сгорая от ненависти, он приказал написать портрет Ибн Сины. Его ищейки шныряют повсюду, выспрашивая всех об Али. Тебе надо срочно уходить из Газны.

– Ты говоришь, его объявили в розыск? – в крайнем удивлении воскликнула Беатриче. – Но разве ислам не запрещает изображать человека?