До сих пор, когда мы выбирались куда-то пообедать или поужинать, мы занимались на этих наших свиданиях, которые на Самом деле и свиданиями-то не назовешь, тем, что ели, пили и флиртовали. Вот когда мы веселились вовсю, черт побери! И уж разумеется, никаких проклятых споров о частной и общественной собственности. То есть я, конечно, знал, что лоббистская фирма, где она работает, занимается пропагандой подобного дерьма, но, слава богу, моей приятельнице никогда не взбредало в голову втюхивать его мне. Я и сделал всего-то одно замечание экспромтом относительно «Рейлтрека» и радужных перспектив «Рейлтраха» и «Рейлкраха», а она прямо накинулась на меня.

— Знаешь, Эйми, о чем я только и думаю в последнее время? — спросил я, кладя вилку.

Есть главное блюдо я только что начал, и на тарелке еще громоздилась гора всяческой снеди. Здешний повар, похоже, уделял основное внимание тому, чтобы производимый его кухней материал укладывался в как можно более высокие прочные небоскребы, для чего проявлял при отборе ингредиентов и кулинарных методов известную одержимость, пренебрегая вкусовыми свойствами и вообще съедобностью блюд: эти качества находились в его списке приоритетов где-то между жесткостью каркаса, роль которого в сей железобетонной конструкции выполняло полусырое жаркое, и быстротой затвердевания строительного раствора, представляющего собой мгновенно схватывающуюся смесь картофельного пюре и горчицы.

— Нет, не знаю, что тебя беспокоит, Кен, — проговорила Эйми, поднося ко рту вилку с комком баранины и гарнира, — но чувствую, что тебе до смерти хочется мне это рассказать.

До смерти… А ведья, черт возьми, даже еще и не начал рассказывать ей историю о лже-Рейни, о моей невольной поездке в Ист-Энд, о телефонном звонке с угрозами и о проколотых шинах на моем автомобиле. Обо всем этом я рассказал раньше Крейгу, Эду и Джоу, заставив их поклясться, что они станут молчать, но Эйми я ничего не говорил, приберегая историю для такого вот вечера. Однако теперь засомневался, стоит ли откровенничать с ней на данную тему.

— Я ют о чем. Почему, хотелось бы знать, то, в основе чего лежит обыкновенная жадность, всегда ставится выше желания облагодетельствовать общество? Чем плохо стремление принести людям пользу? Разве не о таком намерении нам постоянно твердят политики? Разве не говорят они, что только мечта послужить народу заставила их заняться партийной работой? Так почему же они вечно не находят общего языка с медсестрами и учителями, пожарными и полицейскими, для которых подобное не пустые слова?

— С полицией они находят общий язык, Кеннет.

— Ну с этими ладно. А как с остальными? Врали политики о своей мечте служить людям или они просто еще не включились в процесс?

Эйми откинулась на спинку, вздохнула и пожала плечами. Я старался смотреть ей прямо в глаза и в то же время использовал периферийное зрение, чтобы оценить ее грудь, которая заслуживала, конечно, куда более пристального внимания. Особенно при том, что, если нашим отношениям суждено было и дальше развиваться в подобном русле, большего мне явно не светило.

Эйми встряхнула головой и проговорила:

— Тебе не кажется, Кен, что ты чересчур наивен?

— А тебе так кажется?

— Да. Ты выглядишь умным и даже проницательным, но на самом деле, сдается мне, ты просто скользишь по поверхности вещей.

— Тебе, наверное, видней, Эйми.

Она пристально на меня посмотрела. Ее глаза были зеленовато-голубыми, и у радужной оболочки граница казалась слишком резко очерченной, как иногда случается из-за контактных линз. Она продолжала глубоко дышать, и я позволил себе откровенно перевести взгляд на ее грудь, и хотя дела мои, похоже, обстояли плохо, вид оной меня порадовал.

— У сэра Джейми ты не более чем ручная дрессированная мартышка, хотя сам почитаешь себя крутым радикалом, верно, Кен?

Я задумался над ее словами.

— В удачные для меня дни так и есть, плюс армия фанатов.

— Наверное, называешь себя честью и совестью «Маут корпорейшн», или как-то так, да?

— О нет. Скорей зубоскалом, дешевым шутом, знаешь ли, не более.

Эйми придвинулась поближе.

— Подумай вот о чем, Кен, — сказала она; я тоже придвинулся поближе, размечтавшись заполучить то, о чем стоило подумать, — Ты позволяешь сэру Джейми заходить дальше, чем он смог бы без тебя, — сообщила Эйми, — Наняв тебя и разрешив слегка переступать границы дозволенного, а также позволяя критиковать отдельные участки империи «Маут корпорейшн» и те организации, с которыми она давно делит ложе, сэр Джейми делает вид, будто он над схваткой, эдакий беспристрастный третейский судья, даже позволяет критику в свой адрес. А в результате все темные делишки, которых в его корпорации ничуть не меньше, чем в любой другой, получают гораздо меньшую огласку, нежели они того заслуживают, а все благодаря тебе. — Эйми отодвинулась; я последовал ее примеру. Но она еще не закончила, — Конечно, иногда ты приносишь убытки: из-за тебя могут не разместить рекламу или «Маут корпорейшн» не получит какой-то контракт, но в конечном итоге сэр Джейми неплохо на тебе зарабатывает, Кен, можешь не сомневаться. Так что и ты часть системы. Ты помогаешь ей функционировать. Мы все этим занимаемся. Просто одни из нас отдают себе в этом отчет, а другие нет.

И она промокнула салфеткой уголок рта. Глаза ее сияли. Она улыбалась. Я же вспомнил о Селии и внезапно задался вопросом, какого черта меня занесло в этот ресторан вместе с Эйми.

— Итак, — спросил я, — удастся мне все-таки тебя сегодня трахнуть или нет?

Она рассмеялась и вновь наклонилась вперед, что само по себе показалось мне хорошим знаком. На сей раз она заговорила вполголоса:

— У тебя есть наркотики, Кен? Экстази? Кокс?

И тут мне пришло в голову соврать и ответить, что нету. Можете вы в такое поверить?

— Не с собой.

— Раздобудь.

— Ладно.

И мы раздобыли, но результат получился как-то не очень. И наркотики не очень, и секс.

Может, Джоу и права, пожалуй, я действительно ненавижу слишком много вещей. Что делать — я работаю для СМИ, а там столько всяческой заслуживающей презрения ерунды. Начиная с комиков, которые смеются над своими же зрителями — право, есть нечто мазохистское в том, чтобы платить немалые деньги за то, чтобы тебя прилюдно оскорбляли, — и заканчивая таким полным дерьмом, как «Большой брат»; час за часом тоскливые самовлюбленные придурки пытаются валять дурака, выполняя бессмысленные, тупые задания, участвуя в шоу, присутствие на которых почел бы ниже своего достоинства любой, у кого сохранилось хотя бы несколько извилин. Все эти Али Джи [104], Деннис Пеннис [105], Миссис Мертон [106], программа «Не зевай!» [107]смущают меня до такой степени, что иной раз я даже начинаю слегка сочувствовать тем, кто заслуживает с моей стороны одной лишь ненависта. Господи, кто бы знал, до какой степени я не выношу телевидение! Но самое страшное заключается в том, что практически все ненавидимое мной, как правило, пользуется в народе ошеломляющей популярностью.

«Дуркующее ТВ», как мы с Филом окрестили его в нашей передаче (следуя разработанной нами стратегии, состоящей в том, чтобы постараться ввести в английский обиход как можно больше шотландских словечек). Единственное, что, к моему стыду, способно привлечь меня в этом «дуркующем ТВ», так это заставки к рубрике «Осторожно, вы в кадре» — к стыду, потому что я так и не сумел отделаться от чувства неловкости при виде бедолаг, неумело мчащихся на роликовых коньках прямо на камеру, или, неуклюже взгромоздясь на новехонький маунт-байк, несущихся под горку вдоль обрамленной соснами виляющей тропки, и мне неловко смотреть на все, что угодно, связанное с аквациклами, штормовым ветром, болтанием на канате над грязной лужей, свадьбами или отплясывающей на свадьбе публикой. Боже мой, думается мне, да зрители тут просто обхохочутся. Всегда забавно, когда люди выставляют себя дураками. Вот только следует ли тогда забавляться?