— Послушайте, мистер Уиллис, фунта, о котором вы говорите, давно уже нет… Наш фунт покинул нас тридцать лет назад. Я даже могу припомнить те времена: в ту пору фунт — настоящий фунт! — состоял из двухсот сорока пенсов; треть фунта составляли шесть шиллингов, восемь пенсов…

— Да, но…

—.. а кроме того, имелись шестипенсовики, монеты достоинством в один шиллинг, флорины, полукроны, полупенсы, десятки, а…

— Да, знаю…

— …а для любителей скачек еще и гинеи. И все вышеперечисленное исчезло в шестидесятые годы; ют тогда-то и наступил конец фунту стерлингов. А та валюта, которая у нас есть сейчас, скорее напоминает британский доллар, так что зачем теперь-то такой надрыв?

— Нельзя называть надрывом желание сохранить важную часть нашей британской культуры, нашу гордость. Состоя членом организации…

Я бросил выразительный взгляд на Фила, сидящего по другую сторону стола, и развел руками. Тот ответил мне знаком «секир-башка». Я кивнул.

— Мистер Уиллис, — произнес я, временно убрав голос позвонившего, — могу подсказать вам, как действовать: атакуйте евро посредством процентной ставки. Правда, единая процентная ставка даже в Британии выглядит странно, не говоря уж о всех двадцати пяти странах нового, расширенного ЕЭС, — если не обеспечить абсурдного уровня мобильности рабочей силы или не создать непомерно раздутый централизованный региональный компенсационный фонд.

— …послушайте, мы не за тем воевали во Вторую мировую и победили, чтобы…

— Было очень интересно беседовать с вами, мистер Уиллис, всего вам доброго, — Я снова взглянул на Фила и совсем отключил мистера Уиллиса. — К нам что, попадают звонки, адресованные в раздел «Письма читателей» газеты «Дейли мейл»?

— Думаю, Кен, можно только приветствовать, что нам звонят люди разных возрастов и взглядов, представляющие самые различные культуры, — проговорил Фил, наклоняясь к своему микрофону.

— Дорогие радиослушатели, это Фил Эшби, Голос Разума, поющий всегда в унисон с заповедями Нашего Девиза.

— Собственной персоной. Всем привет, — откликнулся Фил, говоря прямо в микрофон, — От кого поступил следующий звонок?

— От еще одного Стива, на сей раз из Стретама.

Мой монитор показывал, что новый гость хочет поговорить на тему «Шотландц && Евпа & С».

— Стиву из Стретама привет!

— Как делишки, Кен, браток?! — проревел чей-то хриплый голос на «блэк-инглиш».

Я посмотрел на Фила и, наморщив нос, сдвинул брови.

— Стив, не нужно так мучить микрофон на мобильнике. Уверен, если ты его незамедлительно вернешь законному владельцу, может, тебя и не упрячут в каталажку.

— Че?.. А!!! Ха-ха-ха! Нет, братишка, он мой!

— Браво! Молодец! А теперь раскалывайся, в чем соль.

— Че?

— Ну, что ты нам хочешь сказать, Стив.

— Ага, я не хочу быть европейцем!

— Да ну? Ладно! Тогда скажи, к берегам какого континента прикажешь отбуксировать Британские острова?

— Не, ты знаешь, о чем я.

— Действительно знаю. Ну так голосуй против этого всякий раз, когда подвернется возможность.

— Так оно ить так и так будет, да?

— Боюсь, так и есть. Это называется демократией, — Я нажал соответствующую кнопку на клавиатуре, и раздался гулкий смех.

— Так ить во всем виноваты шотландцы, ясно?

— Ах, вот оно как, — протянул я. — А что, Стив, у тебя есть какие-то конкретные доводы или так, вообще, просто некое предубеждение относительно сынов древней Каледонии?

— Ну да, в правительстве же одни шотландцы, так ить? Лейбористская партия? И тут сплошь каледонцы. Скажешь, нет?

— Да, Стив, их действительно много на ключевых постах. Даже сам дорогой председатель, осторожный, предусмотрительный канцлер казначейства, и тот родом из Шотландии [63].

— И даже хуже того: он из графства Файф, — встрял в нашу беседу Фил.

— Нет, Фил, ты уж меня прости, — возразил я.

— За что? — поинтересовался тот.

— Да, — подхватил Стив, — Как раз это…

— Постой, Стивви, дружок, — перебил я его, — погоди пару секунд, не отключайся, мне надо уладить кое-что с моим режиссером Филом. О’кей?

— Ага, — пробормотал Стив, — Ладно…

— А кстати, действительно — за что? — не унимался Фил, невинно моргая из-за стекол очков.

— Прости меня, друг Фил, но тебе так нельзя.

— Нельзя чего?

— Нельзя выпячивать рознь между различными частями Шотландии и мелкие ссоры меж ними из-за пустяков. Наши предрассудки и борьба друг с другом за лидерство — это наше внутреннее дело. Мы, шотландцы, имеем на них право, а ты нет. Это все равно как черные могут называть черных «ниггерами», а мы, белые, нет. И это, я считаю, правильно.

Фил кивнул:

— Сказанное имеет не то значение, которое ты в него вкладываешь, а то, как его понял слушатель.

Я нажал другую кнопку, и хор затянул «аллилуйя», тихое песнопение, продолжавшееся всю последующую минуту, и на ее фоне произнес более громким голосом:

— Сейчас прозвучала наиболее красивая формулировка того, что могло бы стать Нашим Девизом, если б мы не плевали на этих выродков с высокой башни и не месили их слюнявые хари нашими измазанными навозом шотландскими ботами.

— А вот еще: «Если не дать людям справедливости, они удовлетворятся местью».

— Не забывая и: «Никогда не стоит недооценивать жадность богатых!»

— А также человеческую способность извлекать из всякой беды исключительно неправильные уроки.

— Это ты про национальную систему противоракетной обороны? Да, с оповещением там дело швах, — Я вновь рассмеялся. — Так что следующий наш лозунг окажется достаточно сексуальным: «Я иду к тебе, детка!»

— Или вот вам девиз еще более пламенный: «Кончаю!»

— Годится! — воскликнул я и отключил музыкальное сопровождение.

— Но все-таки э-э-э… — протянул Фил, все еще скаля зубы.

— Но все-таки, Филип?..

— Все же в результате получается, — медленно произнес он, — что я не могу сказать о шотландцах того же, о чем вечно толкуешь ты.

— Разумеется, нет! Ведь ты англичанин. Некоторые наши особо башковитые парни до сих пор винят вас за то, что обитатели Глазго начали испытывать антипатию к эдинбуржцам и наоборот. Добрые жители сих двух в равной степени чрезвычайно достойных городских образований любили друг дружку прямо-таки до смерти, пока тут не появилась ваша братия. И вообще, в наши дни уже не проходит абсурдная теория, будто если бы англичане нас не объединили ненавистью по отношению к ним, мы бы до сих пор оставались кучкой племен голозадых горцев, обожающих жениться на собственных сестрах и убивать друг друга в пещерах. Сейчас мы считаем, что вы только завоевывали и разделяли. Так что, как уже было сказано, лучше не начинай опять, ладно?

— Хорошо устроились — можете за все ругать нас.

— Именно так, — с жаром подтвердил я, — ни на какие проблески благодарности можешь вообще не рассчитывать.

— Ваще, — поправил Фил, — Так вроде бы выражается нынешняя молодежь.

— В один прекрасный день, Фил, ты все-таки реквизируешь «Бестолкового» [64]из видеопроката, — Фил тихонько хихикнул, и я вспомнил о Стиве, — Эй, Стив, так что там насчет шотландцев в правительстве? Я помню, как ты о них отозвался, но подумай-ка вот о чем: если, по твоим словам, шотландцы дерьмо, сумевшее вскарабкаться на самый верх этого обмазанного особенно скользким жиром столба, то что ты тогда сможешь сказать об английских политиканах?

— Думаю, приятель, тут целый заговор.

— Заговор? Блестяще! Фил, где тут у нас бланки заявлений о заговорах? — Я взял лежащий передо мной приблизительный сценарий нашей передачи и пошелестел им перед микрофоном, — Спасибо. Итак, Стив, я готов; давай, выкладывай все.

— Дело в том, что вы, похоже, хотите затащить нас в Европу, так ить?

— Мы хотим? — Я широко улыбнулся Филу. — Да! Мы хотим! Ты прав, Стив! Кажется, здесь ты действительно кое-что угадал. Эго как восстановление в правах. Тут действительно просматривается здравая мысль. Заговор шотландцев с целью отомстить за триста лет угнетения, которому, как нам иногда кажется, мы никогда не давали достаточно сильного отпора.