Ксюха успокоенно отхлебнула вина.

– Кстати, – заметила она, – лучше бы глинтвейн. Холодно сегодня.

– Сейчас идеальный образ человека, занимающегося паркуром, – это Робин Гуд. Знакомы с Робином Гудом? – подозрительно оглядел нас Ганс, дождался испуганных кивков и продолжил: – Для него не существует границ, он свободен, но в то же время готов помочь всяким людям.

Он помолчал и покрутил в руках чашку, а потом уточнил:

– Бедным людям. И я такой, почти идеальный.

Обратила внимание, что почти идеальный имеет все-таки один видимый недостаток – шумно пьет. И говорит с печеньем во рту. Сыпались сдобные крошки.

Мы с подругой вышли на кухню, она попросила блюдечко для пепла и закурила.

– Где ты нашла-то его, – тихо спросила я, – такого орла?

– Метро «Проспект Вернадского», – ответила Ксюха, с удовольствием затягиваясь, – они там тренируются с ребятами. Им хорошо, где мрамора нет и плитки – плохое покрытие для занятий…

– Ксюш, – сказала я еще тише, – а пусть он домой едет. Поговорить надо бы.

– Что-то случилось?

– Ага.

– Рассказывай.

– Прогони трейсера.

– Блин, ну что ты как дурочка! Куда я его прогоню! Какое домой, ты что! Он в Орехово-Зуево вообще живет. Жопа Подмосковья. Мы ко мне потом пойдем, ты что!

– Ты что, его уже у себя поселила? – прифигела я. – Ты совсем уже, да?

– Ничего не поселила, – с достоинством ответила Ксюша, – но если бы ты знала, какое у него тело!..

Советоваться мне расхотелось. Через полчаса они ушли, помахали рукой снизу, от подъезда…

…Вышла, прогулялась.

Утром любого дня я почти счастлива. Даже в этой пустой квартире, слишком большой для меня одной. Это вечером я могу заливать слезами красное мягкое кресло со сложным названием, начинающимся со слова «релакс» затравленным зайцем бояться выйти из желтого торшерного круга и вслух обращаться к безнадежно молчащему телефону: позвони, это просто невозможно же, ну!..

А утром я не включаю свет, умываюсь в темной ванной, радостный плеск воды, зубная паста, шампунь и жидкое мыло пахнут ванилью, люблю этот запах. Варю кофе на чуть желтеющем огне самой мелкой конфорки, тень от джезвы странно содрогается на слабо освещенной эмалированной крышке плиты. Выжимаю в чашку с хризантемами – цветами августа – лимон. Включаю компьютер, набираю короткий пароль, читаю все эти бессмысленные сообщения о файлах, ожидающих записи на компакт-диск, об обновлении сигнатур вирусов, открываю почтовый ящик на Мейле, почтовый ящик на Яндексе, деловых сообщений пока не смотрю, имею право. Открываю письмо от сына, иногда два или три, запиваю слова моего мальчика кофе, быстро набираю первый ответ ему на сегодня, обычно я еще пишу ему в обед и вечером, обязательно вечером.

Но тот день предполагался необычным: литературный редактор Смирнов праздновал выход своей второй книги. Название ее мне не запомнить никогда, то ли «Кровавый марсианский рассвет», то ли «Неожиданный закат Земли», нечто фантастическое, и я была звана к нему на дачу.

Собиралась неохотно, во-первых, надоели протокольные тусовки, во-вторых, не совсем понятна была форма одежды. Смирнов отказался отвечать на вопросы и однообразно повторял: сама приезжай, главное, сама приезжай. Если предположить, что все дамы соберутся в платьях-коктейль и с сумками-клатч, то мне надо вытаскивать из шкафа тоже что-то такое, на лямках и с кусками рваных кружев. Делать этого не хотелось, и я, напоминая себе восьмиклассницу, позвонила Эве, бывшей эстонке, тоже приглашенной – как художнице проекта.

Эва собиралась ехать в джинсах и майке, я порадовалась и быстро погладила кашарелевский топ с маленьким черным бантом. Джинсы гладить и не подумала, они от этого портятся. Поехала «за рулем», что давало возможность не торчать на празднике целый день, а спокойно отправиться домой – при первых признаках опьянения светского общества. Волосы подколола наверх, такой тугой пучок, скрепляется палочками.

Забрала Эву, действительно, в джинсах, действительно, в майке: темно-синяя, вышитая живыми растениями, с ручками-ножками и глазками, я какое-то время порассматривала ее, настроение заметно улучшилось, предстоящее мероприятие перестало казаться бесконечным и тоскливым.

По пути захватили еще Маркелову, она-то как раз щеголяла в прозрачном платье и многократно обернутых вокруг крепкой шеи жемчугах. Выехали на Киевское шоссе, смирновский дом располагался в Черничных Полях. Маркелова с места начала рассказывать, что купила свое прозрачное платье в Сан-Мало, и что впервые пробовала там лягушачьи лапки.

– Совершенно обыкновенное белое мясо, – делилась Маркелова, – напоминает по вкусу кролика.

– Кролика непросто приготовить, – заметила Эва, поворачиваясь к ней с переднего сиденья, – правильно приготовленный, он не похож на курицу…

– Еще говорят, человечина напоминает курицу, – деловито продолжила Маркелова.

Так мы и ехали, а потом я зачем-то долго говорила о лягушачьих лапках, которые во Франции не являются деликатесом:

– Более того, их ненавидят всей душой. Французские солдаты насиловали все, что движется, и Наполеон, дабы не настраивать против себя покоренные земли, кормил свою армию этими самыми лапками. Они, знаете ли, обладают выраженным свойством снижения потенции. В Париже встретить лягушачьи лапки можно только в русских ресторанах и в паре ресторанов в центре, где работают русскоговорящие официанты…

Полный, радостно оживленный Смирнов встретил нас у новенькой чугуннолитой калитки со странным контуром внутри, напоминающим свастику. Я промолчала, а активная Маркелова с недоумением показала на нее рукой.

– Это древний символ солнца, – обиженно и как-то привычно закричал Смирнов, – вы мне это прекратите!

Мы ему это прекратили и взошли на специально оборудованную площадку перед домом. Жена Смирнова хлопотливо бегала с маленькой желтой тряпкой в руках по летней кухне – строение в форме прямого угла, включающее в себя печь, мангал и массу прочих удобств. Красный облицовочный кирпич.

– Привет, – помахала она нам на бегу маленькой желтой тряпкой, – извините, девчонки, не успеваю, Смирнов меня сейчас удавит.

– Да ладно тебе, Ань, – сказали мы, – давай поможем.

– Нет, – испугалась она, – нет и нет! Тогда точно удавит! Идите вон, вино пейте. На столике сервировано…

– Я за рулем, – ответила я.

– А можно, я водки, – ответила Эва.

– А я шампанского бы, – ответила Маркелова, – только чтоб не кислятину.

И мы направились к столику. Был один из длинных дней середины августа, когда до обеда лето, а после обеда осень хорошо пахнет нагретой землей и солнце – самое нежное.

– Мы первые, как обычно, – недовольно бубнила Эва. – Так и думала, приедем – и давай хлеб нарезать, колбасу в салат крошить…

– Не ворчи, – предложила я, – ты водки хотела? Анька говорит: сервировано…

Маркелова уже громыхала бутылками.

Внезапно налетел Смирнов, стукнувшись о мое плечо выставленной вперед упрямой кудрявой головой.

– Слушай, ты мужчинку здесь не видела?

– Я тут из людей видела только твою Аньку и вот Маркелову, – я показала ему копошащуюся Аньку все еще с желтой тряпкой и Маркелову – уже с бокалом вина.

– Я белого выпью, – деловито пояснила она через цветочную клумбу, – чтобы платье не залить.

– Где же он, где, – Смирнов буквально схватился руками за голову и принялся раскачивать ее вот так, вручную, слева направо, слева направо.

Через забор, красиво взмахнув длинными ногами, неожиданно перепрыгнул некто. Кажется, такая техника прыжков в высоту называлась на уроках физкультуры «ножницы».

– Привет, – бодро сказал некто, глядя на меня и не глядя на Смирнова, – наконец-то Вы.

– Привет, – сказала я.

Он протянул мне руку, я пожала, Он перевернул мою ладонь книзу, склонился и поцеловал. Моя бедная ладонь, шитая-перешитая, одиннадцать аккуратно выполненных профессионалом швов. Он ничего не спросил, просто поцеловал дополнительно еще в несколько шрамов.