Герлоф помолчал.

– Так вот, значит, сосед пришел и говорит: дескать, брат его помер накануне – не одолжит ли ему отец досок для гроба? Отец и говорит: конечно, говорит, иди на чердак, выбирай, что нужно. А они с мамашей, значит, внизу сидят. Вот сидят они в кухне, и слышат – сосед-то, значит, там наверху, на чердаке, доски перебирает, а звуки – ну точно как ночью…

Он замолчал.

– И что? – спросил Бёль.

– А то, что, значит, предупреждение было. Помрет кто-то…

– Веселая история, Герлоф, ничего не скажешь. И к чему вы ведете?

Герлоф вздохнул:

– Веду я вот к чему… Если мне оставаться, то я следующий… это мне будут гроб сколачивать. Я уже слышал, как доски ворочают…

Бёль не нашелся, что возразить.

– Когда же вы собираетесь уйти? И главное, куда?

– Домой, – сказал Герлоф. – Домой.

Умираешь? Кто сказал, что ты умираешь, папа?

– Я сам и сказал.

– Курам на смех, ей-богу. У тебя много лет впереди… много весен… – Юлия Давидссон подумала немного и добавила: – Ты же ушел из дома престарелых. Сам. Живой. Кто может таким похвастаться?

Герлоф промолчал. И в самом деле, мало кто. Он вспомнил стальную каталку с телом Торстена Аксельссона. И продолжал молчать всю дорогу, пока они ехали к побережью, где испокон веков стояла деревня под названием Стенвик.

Солнце светило прямо в лобовое стекло. Юлия то и дело опускала защитный козырек, а Герлоф зажмурился и начал думать о бабочках, прилетающих птицах… обо всем, что несет с собой весеннее тепло, – и, к своему удивлению, понял, что жить ему пока еще хочется. Ему даже пришлось сделать некоторое усилие, чтобы придать голосу похоронные интонации:

– Один Бог знает, сколько у меня лет впереди. Если бы Он хотел, чтобы я еще пожил, время бы шло помедленнее… но если уж умирать, то дома, в своей деревне.

Юлия вздохнула:

– Ты, похоже, начитался некрологов.

– А как же. Газеты только с них и живут. Реклама да некрологи.

Собственно, Герлоф хотел пошутить, но Юлия даже не улыбнулась. Молча помогла ему вылезти из машины.

Они медленно двинулись к домику на опушке маленькой рощицы в Стенвике, всего несколько сот метров от моря.

Герлоф понимал, что почти все время будет один, в этом он даже не сомневался. Зато никто не будет говорить о болезнях. Таблетки, кислородные баллоны… а главное, они ни о чем больше там не говорят, в этом доме престарелых. Герлофу это действовало на нервы. Его подружка, Майя Нюман, стала совсем плохой, почти не вставала с постели.

Вопрос решали чуть не месяц. Наконец Герлофу разрешили переехать в Стенвик – сообразили, должно быть, что освобождается место для кого-то, кто и в самом деле хочет жить в Марнесхеммете. Конечно, он будет получать всю необходимую помощь: уборка, лечение, продукты ему будут привозить – все это легко решается. На это есть социальные службы.

У Герлофа, по крайней мере, голова ясная, а вот с ногами – хуже. Голова и зубы в полном порядке, а руки, ноги, да и все тело нуждается в ремонте.

В деревне, где он когда-то родился и вырос, Герлоф не был с прошлого лета. Эту землю Давидссоны возделывали столетиями… а дом он построил для себя и жены Эллы… когда же это было… почти пятьдесят лет назад. Сюда он каждую осень возвращался в конце навигации.

Снега в саду почти не осталось. Сочащийся талой водой желто-бурый газон, густо усыпанный грязно-серыми листьями. Надо бы пройтись граблями.

– Прошлогодние листья, прошлогодняя трава… Зима все прячет, да от весны не спрячешь…

Они медленно шли по мертвой траве. Герлоф крепко держался за Юлию, но, когда они подошли к каменному крыльцу, отпустил руку и медленно двинулся по ступеням, опираясь на каштановую палку.

Ходить он, конечно, мог, иногда и без посторонней помощи, но был рад, что дочь ему помогает. Хорошо, что Элла умерла. Он был бы для нее обузой.

Достал из бумажника ключ и отпер дверь.

Воздух в доме был довольно затхлый. Он остановился и принюхался. Сыро, холодно, но плесенью вроде не пахнет. Протечек, значит, нет, черепица на крыше пока держит. И пол чистый, мышиного гороха нигде не видать. Мыши и полевки зимовали в доме – куда денешься, всегда зимуют, но под полом, в комнаты не забирались.

Юлия приехала на выходные – помочь отцу с переездом и привести в порядок дом. Это называлось весенней уборкой. Дом-то, конечно, принадлежал Герлофу, но семьи двух его дочерей давно пользовались им как летней дачей. Летом приедут, придется как-то потесниться… Там видно будет.

Довольно для каждого дня своей заботы [1].

Юлия занесла вещи, включила рубильник и открыла окна – надо было основательно проветрить дом.

Они снова вышли в сад.

Деревня как вымерла. Полная тишина, если не считать истеричных воплей чаек. Внезапно с другой стороны деревни донеслись глухие бухающие удары.

Юлия удивленно закрутила головой:

– Что это?

– Они там строят у каменоломни.

Герлоф-то нисколько не удивился – он знал про эту стройку. Прошлым летом приезжал и видел, что деревья и кусты на двух больших участках выкорчеваны, и одинокий бульдозер сновал туда-сюда, выравнивая землю. Дачи строят, решил он тогда. Летние дома. Летом-то здесь хорошо, а в межсезонье – никого. Дома стоят пустые. Также как и его дом до сегодняшнего дня.

– Пошли поглядим? – предложила Юлия.

– Почему не поглядеть.

Он опять оперся на ее руку, и они двинулись к воротам.

В начале пятидесятых из нового дома Герлофа на запад открывался вид на море, а на востоке – на часовню марнесской церкви. Но тогда здесь паслись коровы, куда ни глянь – сплошные луга. А теперь коров нет и все заросло деревьями. Деревья обступили дом со всех сторон, они стояли и вдоль дороги, так что только иногда в просветах между стволами мелькал темный пролив.

Стенвик всегда был рыбацкой деревней. Герлоф помнит деревянные плоскодонки, беспорядочно валяющиеся на берегу в ожидании путины [2]. Сейчас от них и следа не осталось, а хижины рыбаков либо снесены, либо перестроены в дачи.

Они свернули на посыпанную щебнем дорогу к каменоломне. На новой белой табличке было выведено: «Улица Эрнста».

Он прекрасно знал Эрнста-каменотеса. Они дружили. Последний каменотес в деревне – каменоломни закрылись в начале шестидесятых. Эрнст умер, а улица осталась. Интересно, назовут ли что-нибудь и в его, Герлофа, честь?

Они миновали рощу и вышли к каменоломне. Бордово-красная хижина Эрнста была цела – она примостилась на дальнем краю. Окна и двери заколочены. Дом унаследовали какие-то двоюродные племянники, но они никогда в Стенвике не появлялись.

– Ой, – удивилась Юлия, – смотри-ка! Уже!

Герлоф отвел глаза от Хижины Эрнста и совсем рядом увидел две новые виллы. Они стояли в сотне метров друг от друга на южном краю каменоломни.

– Прошлым летом только еще ровняли площадку. Быстро… Наверное, осенью строили. И зимой. – Герлоф покачал головой и нахмурился. – Меня никто не спрашивал.

– А тебе-то что? – засмеялась Юлия.

– Мне-то ничего. Могли бы проявить уважение.

Виллы были построены из камня и дерева. Сверкающие панорамные окна, белые оштукатуренные дымоходы, черные блестящие черепичные крыши, большие, нависающие над обрывом веранды. На одной вилле леса еще не были убраны, на них стояли два плотника в толстых рабочих куртках и обшивали стену вагонкой. Рядом с другой прямо на газоне красовалась огромная ванна-джакузи в полиэтиленовой упаковке.

Хижина Эрнста на фоне этих вилл выглядела как дровяной сарай.

Шикарные виллы, подумал Герлоф. Зачем они нам? Но вот стоят, почти уже готовы.

Заброшенная каменоломня длиной метров пятьсот, не меньше. Здесь несколько столетий добывали знаменитый эландский камень. Выработка глубоко вдается в сушу крутой неровной дугой, словно гигантская незаживающая язва на скалистом теле острова. Стены изъедены кирками и долотами, а внизу, отделенная от моря только прибрежной дорогой, простирается большая ровная площадка. Когда-то туда подъезжали подводы, потом грузовики. Их загружали каменными плитами и отвозили в гавань. А сейчас никто не приезжает. Площадка была усыпана гравием. Но попадались и камни покрупнее, иногда даже сложенные в большие кучи вытесанные плиты вперемежку с каменным боем – очевидно, не нашли покупателя.