Фруктовщик слушал почтительно: пирожник был человек ученый и в родстве со святыми людьми.

– По-твоему такие вещи надо бы уничтожать?

– Разве не сказано в Коране, что не должно творить или терпеть кумиров? А эти христиане не только сами поклоняются голому мужчине и Мариам, его матери, и многим другим, но еще чужих богов откапывают.

– А по нашим святым мечетям шатаются сколько им вздумается! Собаки!

– Это ты повторяешь слова Большого Человека?

– Да, он много раз говорил.

– Однако сын твой не мало зарабатывает, показывая этим собакам мечети, – заметил пирожник, в котором внезапно заговорило чувство юмора.

– Так что же? Пускать их бесплатно, что ли? Глупо было бы. А что слышно о Большом Человеке?

– Он молчит. Время все еще не пришло.

– В Марокко уже многое сделано. Я читал сегодня, что там правоверные совсем уничтожили французские отряды.

– Мало ли что пишут газеты!

– А правду ли говорят, будто Большой Человек сейчас здесь, в городе?

– Ты поздно встаешь, Мустафа. Я сам видел утром Двуликого. Проходя мимо, он окликнул меня по имени, подал мне семь фиников и сказал, чтобы я три съел сам, а остальные роздал четырем надежным друзьям – это, мол, принесет мне счастье.

– Как он благосклонен к тебе, – с оттенком зависти проговорил фруктовщик. – И кому же ты роздал финики?

Пирожник замялся, потом ответил смущенно:

– Я отдал все четыре Азизе, танцовщице.

– А-а! Должно быть, ты у нее искал счастья! – лукаво заметил его собеседник. – Да хранит тебя Аллах!

Почти в это же время Сан-Калогеро, Риккардо и обе девушки прогуливались по базарам. В противоположность тунисским, в Керуане базары совсем крытые, так что там прохладнее, темнее, и воздух сильнее насыщен запахом благовоний. В этот день все лавки принарядились в честь праздника Муледа. Стены были задрапированы желтыми, белыми и оранжевыми шелками, затянуты дорогими коврами. Хозяева облечены в богатые, красивых оттенков одежды. Повсюду развешаны цветные фонарики и стеклянные люстры: с наступлением темноты весь город должен был быть иллюминирован.

Здесь было не так богато, как в Тунисе, но девушкам все казалось ново. Сан-Калогеро многие знали, и один из торговцев пригласил их присесть рядом с ним на прекрасный ковер и выпить кофе с душистым печеньем.

Джоконда свободно беседовала по-арабски с их хозяином. Сан-Калогеро прислушивался с интересом, как вдруг почувствовал, что кто-то тронул его за плечо. Позади стоял один из его рабочих-арабов, запыхавшийся, потный.

– Сиди! Иди скорей! – шепнул он Джованни на ухо.

– Что такое? Что случилось?

Араб оглянулся кругом. Во всех лавках-ячейках этого торгового улья сидели их хозяева, то потягивая кофе, то куря, то играя в домино или читая Коран.

Слышался сдержанный гул голосов, нежный аромат носился в воздухе.

– Не могу говорить здесь. Пойдем, сиди, нужно!

Джованни окинул его подозрительным взглядом.

– Чего ради я побегу, неизвестно почему?

Араб нагнулся к самому его уху и что-то прошептал. Джованни не изменился в лице, но поднялся.

– Мне очень жаль, – сказал он, обращаясь к девушкам, – но нам с Риккардо придется проводить вас в отель…

Хотя он говорил спокойно, но девушки тотчас догадались, что не все благополучно, и простились со своим хозяином.

– Неприятное известие? – дорогой спросила Джоконда Сан-Калогеро.

– Пустое: недоразумение между одним из моих рабочих и властями. Мы живо уладим это. А вечером успеем посмотреть иллюминацию.

Шедшая позади Риккардо Аннунциата сказала с оттенком иронии:

– Мне, конечно, не соблаговолят сказать, в чем дело?

– Я и сам понятия не имею, – холодно, несколько обиженно ответил Риккардо.

– Риккардо, – вдруг неожиданно мягко заговорила девушка, – отчего бы нам не быть друзьями, по крайней мере? Я знаю, что часто бываю невозможна, но я это не нарочно… Помиримся?

Риккардо невольно улыбнулся:

– Это, во всяком случае, приятнее состояния вооруженного перемирия, в котором мы пребывали до сих пор.

– Значит, мир?

– Да, мир.

Он взял протянутую ему руку и задержал в своей.

– В сущности, все это было нелепо, раз нам все равно придется пожениться, – сказала она.

Он с неожиданной для самого себя страстностью пожал ей руку. Она подняла на него глаза и улыбнулась.

Проводив девушек до отеля, Джованни повернул в сторону вокзала.

– Что случилось?

– Джузеппе прислал за мной этого араба, там что-то неладно.

Они молча шагали, араб следовал за ними. Не доходя до вокзала, услышали шумный говор. У решетки вокзала стоял допотопный экипаж, запряженный серым арабским конем. А по ту сторону решетки оживленно жестикулировали и спорили десять-двенадцать человек, среди которых были и европейцы и арабы.

– Это экипаж кади, – с ударением сказал посланный Джузеппе.

– Погодите, Джованни! – остановил Риккардо друга. – Давайте выработаем раньше план действий.

– Проще всего известить полицию.

– Ничуть не бывало, – горячо возразил Риккардо, – вы и не подозреваете, что тут замешано. Если вам дорого счастье Аннунциаты и Джоконды, не вызывайте полицию.

– А что если вагоны будут осмотрены по дороге в Тунис? Каково будет мое положение? Что-то надо сделать.

– Пока надо сказать, что в этих ящиках – снаряжение для вашего лагеря, присланное вам из Туниса в виду того, что в округе неспокойно.

– Заявить притязания на снаряжение? Но в четырех вагонах не меньше восьмидесяти ружей. К чему такое количество? Как я объясню?

– До ружей дело не дойдет. Начальник станции не знает ведь, что платформы с двойным дном Мы можем вернуться ночью и забрать ружья. А теперь идем.

Когда они подходили, от группы отделились и направились к ним взволнованный начальник станции и еще более взволнованный таможенный офицер.

– Месье Сан-Калогеро! Выясните недоразумение! Господин кади утверждает, что эти ящики присланы ему, и в доказательство предъявляет письмо Си-Измаила. А ваш человек заявляет, будто они представляют собственность лагеря в Эль-Хатере и без вашего разрешения никому выданы быть не могут.

Кади, необычайно тучный человек в монументальном тюрбане, подхватил сказанное начальником станции, рассыпался в уверениях, и все присутствующие заговорили разом, каждый во весь голос.

Как только ему удалось вставить слово, Джованни сказал:

– Мне очень жаль вступать в конфликт с господином кади, но я тоже рассчитывал получить из Туниса кое-что с этими же вагонами, и, судя по внешнему виду ящиков, не сомневаюсь в том, что они присланы мне.

– У мсье нет письма в подтверждение его слов, – заявил кади, с торжествующим видом помахивая своим документом.

– Письмо, конечно, есть, но вряд ли стоит посылать за ним в Эль-Хатеру. Нельзя ли проще разрешить спор? Быть может, господин кади согласится сказать, что должно быть в его ящиках?

– Одежда и книги, – сказал тот, моргая черными, как бусинки, глазами. – Си-Измаил посылает их для бедных учеников «зауйи» при одной из мечетей.

Джованни улыбнулся.

– Чего же проще? А в моих ящиках должно быть снаряжение для нашего лагеря в Эль-Хатере. В Тунисе ходят слухи, что здесь неспокойно, и мне присылают средства защиты. Спорить незачем: достаточно вскрыть ящики, чтобы выяснилось, кому они принадлежат.

– Я протестую, – вскричал кади, весь побагровев, – это оскорбительно и для Си-Измаила, и для меня.

– Но почему же, – пытался его успокоить начальник станции. – Предложение вполне разумное.

Препирательства продолжались некоторое время, но, в конце концов, таможенный офицер, хотя и очень неохотно, стал вскрывать первый ящик.

Начальник станции, с видом арбитра, смотрел ему через плечо.

– А-а! Книги! – воскликнул он вдруг.

Сенсация! Приунывший было кади приободрился! Джованни смутился.

Но Риккардо, опустившись на колени возле ящика, просунул в него руку и вытащил книгу Коран в пергаментной обложке. Засунул руку ещё раз.