Допив свой надушенный кофе, Джоконда поблагодарила, и они церемонно откланялись. Хозяин мягко сказал Джоконде несколько слов по-арабски, но девушка, смеясь, покачала головой.

Они отправились дальше. Миновали лавки с пышно-цветными восточными тканями и дешевыми манчестерскими; миновали лавки чеботарей, самые веселые, благодаря вывешенным длинными рядами желто-лимонного и красного цвета туфлям, с ненужными каблуками, моментально отрывающимися; дальше шел ряд портных, шумливых спреев, которые сидели поджав под себя ноги, как сидят портные всех стран и всех народов, шили веселые джебас и вышитые куртки и назойливо зазывали к себе покупателей. Джоконда и ее спутник обрадовались, очутившись затем в тихом ряду продавцов шелка, где в полумраке красиво переливались чудные шелка; пройдя мимо богатых и нарядных лавок с коврами, они попали к ткачам, работавшим на своих ручных станках, потом к шорникам, которые сидели, окруженные вышитыми седлами и уздечками, низко надвинув на глаза огромные соломенные шляпы, которые должны были защищать от солнца их глаза наездников пустыни. Ремесленники не отрывались от работы, не поднимали глаз. Джоконда и Риккардо полюбовались желтыми и красными, вышитыми красным и зеленым с серебром сумками и мешочками для зеркал, которые бедуинские женщины прячут у себя на груди. Женщин почти совсем не было видно; изредка попадались покупательницы, еврейки и уроженки острова Мальты, или проходил мимо жалкий узел – тщедушная и старая служанка, закутанная в порыжелый черный хаик, так что видны были лишь живые старые глаза да кусочек пергаментной щеки.

– Я так рада, что тебе нравится, – говорила Джоконда. – Видишь ли, все мы давно присмотрелись, но я держусь того мнения, что наша часть города удивительно красива…

Строгое и задумчивое выражение в данную минуту исчезло с ее лица, и щеки горели от удовольствия.

– Письмо тебе, Риккардо, – крикнула Аннунциата, подойдя к двери комнаты кузена и просовывая под дверь конверт.

Он соскочил с кровати и поднял письмо. Письмо было городское. Он прочел:

«Милый синьор Бастиньяни! Надеюсь, что вы не откажетесь отобедать у меня сегодня и возобновить таким образом знакомство, завязанное нами на «Авроре» на прошлой неделе. Обедать будем запросто, часов около семи, так что вы могли бы придти прямо из конторы вашего дяди.

Шарль Конраден».

– Это тот человек, за которого ты принял Си-Измаила? – спросила Джоконда, когда он за завтраком показал ей письмо.

– Вы говорите о Си-Измаиле? – выглянул из-за своей газеты ее отец.

– Риккардо познакомился на «Авроре» с мужчиной, очень похожим на него.

Сицио проворчал что-то и снова углубился в газету.

Улица Каира была тихая улица, примыкающая к авеню Моряков. На ней лежала печать благоденствия; первые этажи некоторых домов занимали конторы юристов и пароходные; остальные дома представляли собой комфортабельные особняки из солидного белого камня. № 3-й ничем не отличался от соседей: те же зеленые жалюзи, безукоризненно белые стены и высокий электрический фонарь у самых дверей. Он имел вид самодовольный, как все здесь, в этом французском квартале, как бы говорившее: «Смотрите, как мы управляем на Востоке! Как выполняем свою миссию – насаждать в Африке прогресс!»

Риккардо провели наверх, где навстречу ему вышел сам хозяин, с протянутой рукой и улыбкой на устах. Риккардо сразу окончательно уверился в том, что он не ошибся, что Си-Измаил и Конраден – одно и то же лицо. Но он решил притвориться непонимающим.

Они прошли в комнату, очень скромно обставленную. Письменный стол, с разложенными на нем бумагами и документами, большой книжный шкаф и на стенах арабские музыкальные инструменты и оружие. Трудно было судить по этому о вкусах человека, который жил здесь и работал.

Картин было мало, все больше акварельные этюды, единственные цветные пятна в комнате.

Увидав, что гость его рассматривает их, Конраден пояснил, что они принадлежат кисти славного Баре, у которого он приобрел их за бесценок, еще в те времена, когда художник был никому неизвестен и вел жалкую борьбу за существование в Париже. С тех пор он прославился на всю Европу, – прославился только благодаря тому, что знаменитой французской актрисе понравилась афиша, которую он нарисовал для нее.

Риккардо слушал. Хотя в искусстве он понимал мало, но Конраден рассказывал так, что невольно заинтересовывал. Глядя на него, сицилиец думал о том, что человек этот, какой бы он ни был национальности и несмотря на пожилой возраст, должен быть опасен для женщин. В нем была какая-то сила, которая неудержимо влекла к нему.

– Понравился вам Тунис? – спросил он Риккардо, когда убрали суп.

– Я еще не разобрался; тут так много разных Тунисов – французский и наш итальянский, еврейский и арабский, и ни один не похож на другой.

– А… а… Ваш дядя, кажется, живет в арабском квартале? Это странно, потому что сицилийцы склонны держаться все вместе.

– Дядя почти не поддерживает отношений со здешними сицилийцами. Да и тишина квартала Медина ему по душе.

Конраден налил себе стакан минеральной воды и наполнил стакан своего гостя шампанским.

– Тишина – великое дело… когда нервы не в порядке.

– А тихо там удивительно – совсем мертвый квартал по сравнению с шумными городами Сицилии, где ночи напролет звучит мандолина, раздаются пенье и смех.

Конраден улыбнулся.

– Вы говорите, что есть несколько Тунисов, – начал он, немного погодя. – Это не так: Тунис один – Тунис ислама. Многообразие, о котором вы говорите, – явление временное, продукт переходного периода.

– Однако прогресс неизбежно должен был коснуться этой страны, – возразил Риккардо. – Вопрос заключался лишь в том, кто сделает первый шаг.

– Прогресс? – улыбнулся Конраден. – Разные могут быть точки зрения. Люди Запада изобретают электрические трамваи, усовершенствованные системы канализации, вводят городские советы. Они изучают законы природы, усердно и тщательно, как изучают муравьи клочок земли, на котором живут, – у них нет ни воображения, ни преклонения перед природой. А результат? Чего достигают они? «Теперь можно гораздо быстрее перебрасываться с места на место и выполнять в один день то, на что раньше требовались дни», – говорят на Западе. А люди Востока возражают: «Не все ли равно – сегодня или завтра? Количество работы увеличивается вдвое, если ее можно делать вдвое быстрее!» Канализация… конечно, здесь бывают эпидемии, которые уносят менее стойких, но зато здесь не знают, что такое неврастения, ипохондрия, вырождение – детища современной жизни.

– Однако политически, – возразил Риккардо, – на Востоке веками царил деспотизм.

Конраден рассмеялся.

– А что вы скажете о Японии?

– Япония пробуждается.

– Ближний Восток пробуждается тоже. Взгляните на Турцию, на Персию, вспомните молодой Египет. Но важно, чтобы импульс исходил изнутри, не извне. Ни один народ не может сохранить свою жизнеспособность, раз он подчинен другому народу.

Риккардо слушал.

– А восточная женщина! – воскликнул он вдруг. – Вот область, где деспотизм царит вовсю.

Лицо хозяина омрачилось на мгновение, затем он снова заговорил мягким тоном:

– Что ж, женщины здесь счастливы по-своему. Все женщины – и западные, и восточные – живут главным образом сердцем. Если женщине суждено быть борцом – образование необходимо. В противном случае оно развращает. Мы многое ставим выше интеллектуального развития. Спросите любого мальчика-араба – презирает ли он свою мать…

Он говорил, заметно волнуясь, и от внимания Риккардо не ускользнуло, что он стал употреблять местоимение «мы», говоря от имени людей Востока. Но фанатический огонь угас в нем так же быстро, как вспыхнул. Си-Измаил снова превратился в прежнего Конрадена.

– А ваши родные? – переменил он вдруг разговор. – Здоровы? – Он долил стакан юноши.

– Да, благодарю вас.

– Вы довольны своей работой?