— Сегодня после обеда я понесла повинную голову на суд полуграмотного плотника, за которого честно тебя принимала, потому что поняла: я не могу без него существовать, и если не стану его женой, то умру с горя. Потому что по прошествии двух дней все различия, которые были непреодолимыми еще в понедельник, вдруг оказались такими мизерными и не стоящими упоминания, что даже смешно о них говорить.

— Черт, и я лишил тебя возможности обо всем этом сказать?! — взорвался на себя Шон. — Какая же я скотина!..

— Ты был не один. Появился Джон, потом все плотники разом… Но какое это теперь имеет значение? Ты должен знать одно: что бы я ни делала за время нашего знакомства, я поступала так исключительно оттого, что полюбила тебя и хотела для тебя наилучшего. Я побоялась сказать тебе про цель приглашения на презентацию потому, что опасалась, как бы эти безжалостные манипуляторы не охмурили тебя, исковеркав молодому, неискушенному и малообразованному плотнику его жизнь с самого начала. Я отвергла твое предложение о браке из страха за тебя — перед глазами стоял пример родителей… Но пример примеру рознь — как я поняла, у твоих родителей в аналогичной ситуации жизнь сложилась как нельзя лучше.

— Да, это уж точно…

— Скажи… Извини, если я что-то делаю не так… но твоя мать и в самом деле глухонемая?

Шон задумчиво качнул головой.

— Не то чтобы совсем… До двух лет она росла совершенно нормальным и здоровым ребенком, но подцепила менингит. Выжила, но с тех пор в состоянии слышать лишь звуки сверхвысокой частоты — писк летучих мышей или ультразвуковые свистки для собак. — Он рассмеялся. — Ее сверхъестественные способности вызывали у меня в детстве черную зависть.

— Но она отвечала мне!

— Да, мама умеет читать по губам. И вообще, она с ранних лет твердо знала, что наша жизнь такова, какой мы ее сделаем. Когда ей исполнилось двадцать четыре года, она взбунтовалась против родителей, которые пытались навсегда запереть ее в золотую клетку: поступила в университет, получила диплом юриста. В тридцать лет она отвергла предложение богатого и «подходящего» ухажера, которого подыскали ей родители, и вышла замуж за плотника-эмигранта без гроша в кармане. Они прожили вместе двадцать восемь лет, прежде чем ее родители сменили гнев на милость и признали, что ее выбор был безупречным, — посмеиваясь, закончил Шон.

— Да, даже постороннему с первого взгляда видно, что твои родители души не чают друг в друге, — согласилась Сирил и рискнула снова:

— Ты сказал, Мойра выучилась на юриста. Но она когда-нибудь практиковала?

— Почему же в прошедшем времени? Она безвылазно сидит в судах, защищает права хроников, калек, инвалидов, людей, которые не в состоянии защищать свои интересы сами.

— Да, но как?..

— Мама работает с переводчиком. Она научилась говорить, но не уверена, поймут ли ее произношение иностранцы и выходцы из других штатов.

— Но неужели медицина бессильна?!

— Все, что она до сих пор пробовала, не дало результатов. Через месяц, правда, она едет в Новый Орлеан, пройдет новый экспериментальный курс лечения. Одна из лабораторий там разработала аппарат, преобразовывающий нормальные звуки в сигналы сверхвысокой частоты. Вряд ли это кардинальное решение проблемы со слухом, но все же…

— Так вот куда ты послал чек, выписанный Гуларом… — сразу же догадалась Сирил.

— Ребята в лаборатории — энтузиасты своего дела. Даже если они не помогут нам, они смогут помочь кому-то еще.

— Шон… А как насчет моего вопроса? — голос Сирил дрогнул.

Он посмотрел на нее долгим испытующим взглядом.

— Ну, перед тем как огласить не подлежащий обжалованию вердикт, я должен высказать ряд соображений и узнать твое мнение по их поводу.

Он отошел к камину, поворошил поленья и только после этого снова повернулся к ней.

— Вопросов очень и очень много. Начнем с возраста. Ты на целых три года старше меня, в конце-то концов! Подумай: когда мне будет семьдесят пять, тебе исполнится семьдесят восемь.

— Подумаешь, семьдесят восемь! Кто же в таком возрасте считает разницу в три года! — запальчиво начала Сирил и осеклась: только что своими же устами она отмела собственный аргумент, выдвинутый несколько дней назад.

Невольно покраснев, она вдруг почувствовала себя уютно и просто как дома и кокетливо опустилась на ковер.

— Между прочим, — сказала она, подложив руки под голову, — у женщины расцвет сексуальности начинается чуть позже, чем у мужчины. Я буду еще ого-го, когда вы, сэр, начнете клониться к закату.

— Ты так полагаешь? — пробормотал Шон, зачарованный ее позой и голосом.

— Так что все-таки насчет окончательного ответа? — заторопила его Сирил.

«Ответа… — подумал Шон. — Какого еще ответа, когда мне не терпится перейти к общению совсем другого рода».

— Нет-нет, не спеши, — спохватился он, — мы еще не договорились насчет детей.

— Детей?

— Я не согласен меньше чем на шестерых! — заявил он категорически. — Никаких одних-разъединственных — это я прошел, ты прошла, и ничего подобного я больше не допущу. Чувствуешь ли ты в себе силы для этого?

— Шестеро? Ты решил подкрасить демографическую статистику в стране? — жалобно пискнула Сирил.

— А что плохого в том, чтобы подарить миру шестерых интеллигентных, жизнерадостных детишек? Судя по той же статистике, следующий век может рассчитывать только на них!

— Но если у меня по какой-то причине не получится шесть? — со страхом спросила Сирил и даже присела на коврике.

— Тогда усыновим, возьмем на воспитание… да мало ли что…

— Действительно, мало ли что!.. Я согласна, — со вздохом облегчения и радости ответила она.

На лице Шона сверкнула глуповатая улыбка счастья, но тут же он принял притворно хмурый вид.

— И, наконец, самый серьезный из вопросов. По крайней мере, из-за этого я в понедельник пострадал больше всего: будешь ли ты верна мне, Сирил?

— Что?! — взвилась Сирил. — Да как ты смеешь вообще задавать такие вопросы после всего того…

Она вдруг прикусила язык, вспомнив печальной памяти разговор в понедельник и ее собственный последний аргумент.

— Да-да, я говорю о тех интеллектуальных шашнях, которые ты позволяла себе за моей спиной в течение всего судебного процесса. Откуда мне знать, кончен у тебя левый роман или нет? Могу ли я быть уверенным, что пара-тройка каллиграфических строчек не сведут тебя с ума через год, через десять лет?

«Пой, ласточка!» — усмехнулась про себя Сирил.

— А откуда тебе, мистер Стивенс, известно, что записки написаны каллиграфическим почерком? — вкрадчиво поинтересовалась она. — Я не показывала тебе этих писем. Уж не шарил ли ты по моим вещам в ночь с воскресенья на понедельник?

— Я… Нет… То есть да… То есть… — Шон совсем запутался. — Да неужели ты могла подумать… Да я никогда в жизни!..

Сирил никогда не была садисткой. Вот и сейчас сердце ее чуть не разорвалось от жалости. Быстро вытащив из сумочки стопку записок и визитную карточку с автографом Шона, она бросила их на ковер.

— Полагаю, тебе знаком этот почерк, мистер Стивенс. И я хочу объявить тебе, что до конца дней своих буду любить самой небесной и самой земной любовью автора этих неповторимых признаний!..

— Ну, таких уж и неповторимых… — покраснел от удовольствия Шон. — Зато я снова вижу, что недооценивал тебя. Ты не просто идеальная женщина и выдающийся художник — ты лучший детектив в Малибу, а может быть, и во всем Лос-Анджелесе!

— Скорее, ты растяпа, — с улыбкой сказала Сирил. — Мог бы внести немножко разнообразия в свой почерк.

— Тогда бы мы никогда ни о чем не договорились! — пробормотал Шон, и Сирил в знак согласия кивнула: Шон действительно был невероятно упрям.

— Погоди, — спохватилась она, — так мы все-таки, значит, договорились? Но о чем?

Шон подошел к ней сзади, обнял и поцеловал в макушку.

— О том, что я люблю тебя как ни одну женщину на свете и продолжаю говорить глупость за глупостью вместо того, чтобы воспользоваться твоей близостью.