Майкл Стивенс, встав на ноги, оттер сына от гостьи. Стивенс-старший был на голову ниже сына, но по крепости сложения ничуть ему не уступал.

— Я не могу не воспользоваться случаем и не поговорить с этой девушкой: и без того нам слишком долго пришлось ждать, и неизвестно, дашь ли ты нам еще один такой шанс. Мойра! — громогласно объявил, почти прокричал он, повернувшись лицом к жене. — Мойра, я с твоего позволения прогуляюсь с этой красивой молодой особой по пляжу, а ты тем временем постарайся чем-нибудь занять нашего сына.

Мойра Стивенс заулыбалась и помахала им рукой.

— Но… но ведь это!.. — готов был взорваться Шон.

— Сын, охладись сам и остуди пиццу — она, как и ты, прямо с противня, — безапелляционно распорядился отец. — Пойдемте, дорогая!

Он галантно подал ей руку.

Сирил беспомощно оглянулась и увидела, как узкая рука Мойры ложится на огромную ручищу Шона, и он опускает голову…

Закрываясь рукой от нависшего над океанским горизонтом солнца, Сирил и Майкл Стивенс вглядывались в бесконечную ленту машин, мчавшихся по скоростному Первому шоссе. Туристы из континентальной глубинки, местные любители серфинга снимались с пляжей и возвращались кто в мотель, кто к себе домой.

Наконец, увидев подобие просвета в потоке автомобилей, Сирил и Стивенс-старший совершили рискованный марш-бросок через дорогу и сбежали на песчаный пляж: она — с беспечным смехом, он — с торжествующим улюлюканьем.

Но едва они достигли кромки воды и побрели на север, Майкл погрузился в странное молчание. Когда же он все-таки заговорил, глотая, как истинный ирландец, звуки и слоги, его жестокие, но честные слова полоснули Сирил ножом по сердцу.

— Право, не верится даже, что такая милая девчонка могла принести моему сыну столько несчастья!

— Несчастья? Я вовсе не хотела… — запротестовала Сирил.

— Я знаю одно, Сирил Адамс: если неделю назад он буквально летал на крыльях, то после заключительного заседания суда, во вторник, он вернулся домой чернее тучи. Если честно, то мы с Мойрой испугались, что он не дотянет до утра. Но оказывается, его ангел мести очень даже хорош собою. Только вот какова ты изнутри, Сирил Адамс? Бездушный ловец мужских сердец, немилосердно и безжалостно разбивающий их?

— Мистер Стивенс, вы неправы! Я пыталась объяснить Шону, как люблю его и как ошиблась, отвергнув его руку и сердце. Я звонила ему, чтобы сказать это, — он бросал трубку, не дав мне произнести ни слова. Сегодня я пришла к нему прямо на стройку — и лучше бы этого не делала! Он лишь воспользовался случаем, чтобы продемонстрировать мне, какая я дура!

Мрачное лицо Майкла Стивенса на мгновение прояснилось, чтобы тут же снова стать озабоченным.

— Так вот оно в чем дело! Да, кстати, я еще достаточно молод для таких пышных обращений, как «мистер Стивенс» и все такое. Зови меня просто Майклом… Так значит, как я понял, ты тушуешься перед его пресловутым коэффициентом умственного развития? Робеешь перед гением, так сказать… Не знаю… Мне отчего-то кажется, что одной из причин, почему он выбрал именно тебя, является то, что тебя такая ерунда не смущает, тем более, что ты умом и сама явно не обижена. Нет, правду говорят: «Рыбак рыбака видит издалека».

— Какой коэффициент? При чем тут рыбак?.. — пролепетала Сирил.

Майкл, словно не слыша ее, продолжал:

— Ну, разумеется, насчет гения, может быть, и преувеличение… А даже если и так, то особой трагедии в этом я не вижу. Взять для примера меня и Мойру: я перестал робеть перед ее интеллектом только после того, как она у меня на глазах упала в обморок при виде крови.

— Погодите! Вы хотите сказать, что у Шона коэффициент гения?!

Они остановились у разветвленного бревна-плавника, наполовину занесенного песком, и Майкл, расстелив большой разноцветный носовой платок и смахнув с него песчинки, жестом предложил Сирил присесть.

— Кажется, пришло время некоторых разъяснений… — изрек он, устраиваясь на бревне рядом с Сирил. — Длинная это будет история, ну да ладно!.. Рискнем!

— Да уж, пожалуйста, — пробормотала Сирил.

— Собственно, в коэффициенте и зарыта пресловутая собака. Он сам тебе об этом ни за что не скажет — ну разве что лет через десять — двадцать после свадьбы: для него это больная тема. Так или иначе, а коэффициент умственного развития у него очень и очень высокий. Сколько именно — сказать трудно, потому что КИ у него постоянно рос, а сам он, после того как ему стукнуло двенадцать, упорно отказывается назвать цифру.

Сирил чувствовала, как превращается в соляной столб, а Майкл беспечно продолжал:

— Мы с Мойрой из самых лучших побуждений записали его в специализированную школу, наняли частных репетиторов — в общем, так или иначе делали все для развития его способностей. Шон ко всему прочему оказался на редкость чутким и отзывчивым парнишкой: готов поклясться, что еще в три месяца он как-то сообразил, что его капризы и слезы напрягают мать, и с этого момента стал просто идеальным ребенком. Во всяком случае, никто и никогда не слышал больше, чтобы он плакал. Можешь себе представить?

Сирил машинально кивнула.

— Так вот, когда он стал постарше и столкнулся со всей этой шумихой вокруг его якобы сверхспособностей, он переносил все это просто стоически. Ни разу не слышали мы жалоб с его стороны. Так было до старших классов. Тут уж он взбунтовался: заявил, что желает ходить в нормальную школу и учиться вместе с нормальными славными ребятами. Ему хотелось быть на короткой ноге с уличными мальчишками, играть в дворовой баскетбольной команде.

Майкл, усмехнувшись, вдохнул прохладу вечернего бриза и вприщур поглядел на склонившийся к горизонту красно-золотой диск.

— Как там говорится? «Такому сказочному ветру я шляпу подарить готов»?

Сирил невольно улыбнулась, вспомнив, что Шон рассказывал ей об отцовской привычке к месту и не к месту вставлять в речь поговорки и цитаты.

— Итак, мы перевели его в обычную школу, — продолжил Стивенс-старший. — Разумеется, он сразу же попал в классы для продвинутых учеников — двенадцатилетний новичок, изучающий дифференциальное счисление. По всем предметам, кроме английского, он уже знал материал на уровне выпускного класса. Но настоящим открытием для него стало то, что «нормальные славные ребята» могут быть очень и очень жестокими. Шон был длинный и худющий, кожа да кости; к тому же он тогда носил очки для исправления близорукости. Можешь себе представить, какую травлю устроили ему одноклассники, какими только прозвищами они его не награждали!

У Сирил слезы навернулись на глаза от воспоминания о том, какой травле за свою подростковую нескладность подвергалась она среди сверстниц. «Страусиха» было среди прозвищ самым мягким. Она порывисто сжала руку Майкла, и тот кивнул ей. Его голубые глаза потеплели:

— Тебе, как видно, это тоже знакомо… Но не переживай за него: его час пробил, и очень скоро. Когда ему исполнилось пятнадцать — это было летом, как раз перед выпускным классом, — он вдруг начал матереть, обрастать мышцами. Шон во время каникул работал у меня на стройке, был на подхвате: носил рабочим стройматериалы, перетаскивал тяжеленные доски и панели. К началу осени он стал уже нынешним здоровяком. Это был апофеоз справедливости: вчерашний очкарик преподал урок тем, кто строил из себя крутых, если пользоваться жаргоном современной молодежи.

И Майкл в возбуждении шлепнул кулаком по ладони. Сирил подалась вперед, с нетерпением ожидая продолжения.

— Одноклассники, а особенно девчонки, обнаружили, что вундеркинд кроме всего прочего силен и красив как бог, и началась такая свистопляска, что только держись! Его наперебой звали в разные футбольные команды, телефон дома раскалялся от приглашений на вечеринки… А когда произошла еще и история с носом, мы с Мойрой поняли, что надо срочно спасать Шона от всех этих ненормальных красоток.

— История с носом? Как это понять? — удивилась Сирил. — Шон говорил что-то по этому поводу, но толком ничего так и не объяснил.