— Макс, ты как?!
— Все о'кей!
Парень улыбался, но по лицу его текла кровь… Черт. Ранен…
Ратников затравленно оглянулся — новгородцев явно теснили к лесу… где тоже блестели копья и развевалось на ветру знамя крестоносцев!
Господи… что ж их так много-то? Кажется, они везде…
Разрывая шум битвы, вдруг послышался звук рога. По приказу воеводы трубили отступление. Ну, конечно…. Тут уж куда… теперь лишь бы сохранить людей.
— Сани! — ударив подступившего кнехта мечом, Ратников кивнул на возок. — Попробуем вырваться, парни!
Снова затрубил рог, уцелевшие воины стали стягиваться на его звук, насколько это было возможно, стягиваться для поспешного отхода.
— Ну, выносите, родные! — причмокнув, Михаил натянул вожжи. — Нно, залетные! Нно!
Кони взялись вскачь, понеслись, словно птицы, едва не перевернув сани… Эгберт чуть было не вылетел, хорошо, Макс схватил его рукою за шиворот.
— Дядь Миша, наши! Подберем!
Ратников придержал коней — как раз на его пути двое новгородцев отбивались от наседавших кнехтов. Лихо бились парни! Двое против десятка.
Миша осадил лошадей:
— А ну, давай сюда!
Воины прыгнули в сани. Ратников хлестнул коней. Эгберт ударил копьем бросившегося было следом кнехта.
— Сворачивай, дядя Миша, сворачивай!
Беглецы вылетели на повертку — в лес, а там — и к озеру…
Сзади послышался стук копыт — погоня!
Один из прыгнувших в сани парней сдернул с плеча лук:
— Ницево, ницево, ужо посмотрим…
И первой же стрелой сразил одного врага — тот так и полетел в сугроб, кувырком свалившись с лошади. Вторая стрела тоже нашла свою жертву… И третья…
— Ну ты и стрелок! — с уважением выкрикнул Максик.
Воин улыбнулся:
— Я ж охотник.
Влетев в лес, беглецы безостановочно поехали лесной дорожкой, Ратников чуть ослабил поводья, давай лошадям отдохнуть.
Смеркалось. Небо сделалось ниже, вдруг повалил снег, и это было хорошо — заметал следы от погони.
— Смотри, какие снежинки, Эгберт, — улыбнулся Макс. — Большие, пушистые… Дядя Миша, а мы сейчас куда едем?
Сказал и упал, повалился в солому.
— Макс? — почувствовав неладное, Ратников обернулся и быстро передал поводья сидевшему рядом воину. Не лучнику, другому.
— Максюта! Да что ж ты лежишь-то? Что ж ты…
Вот когда Миша осознал, что такое настоящий страх! Неужели зря все? Неужели Макс сейчас вот так глупо погибнет? И что? И зачем тогда все… этот браслет… неужели…
— Макс! Макс! Максюта!
— Ты его не тряси, господине, — тихо промолвил лучник. — Покой ему посейчас нужен. Покой.
— Покой… — Ратников горько усмехнулся. — Где его сейчас найдешь-то?
— Поищем… Тут, я чаю, деревни должны быть. Озеро-от — рядом.
Дав лошадям передохнуть, поехали дальше — и до наступления полной темноты уже были на берегу: впереди, далеко-далеко, расстилалась заснеженная равнина озера. Скоро уже и апрель, а лед все еще не таял.
На протяжении всего пути Максим так и не пришел в сознание, лишь метался, бредил — видать, хорошо его приложил тот чертов крестоносец. Хотя… сотрясение, вряд ли чего больше — лучник прав, парню сейчас бы покой…
Покой…
— Что это там слева, не деревня, часом?
— Избы! — присмотрелся стрелок. — И церковка… или часовня. Какое-то большое село!
Ратников хмыкнул:
— Теперь бы еще узнать, есть ли там немцы?
Ну, прямо, как в кино! Этакие партизаны…
Возница придержал лошадей, обернулся:
— Так что, сворачивать?
На фоне быстро темнеющего неба светились тусклые огоньки лучин. Скоро и они погаснут — спать в те времена ложились рано.
— Я схожу, посмотрю, — неожиданно предложил Эгберт.
И несмело улыбнулся. Этот парень вообще стеснялся незнакомцев, чужих.
— Давай, — Миша махнул рукой и, услыхав донесшийся лай, добавил: — Смотри только, чтоб собаки не разорвали.
С минуту было слышно, как под ногами Эгберта скрипел снег. Затем все стихло. Лишь собаки залаяли еще больше, заливистей — понятно, почему.
Снег давно уже перестал валить, небо прояснилось, видны стали и звезды и нарождающийся молодой месяц — узенький такой серп. Максим наконец пришел в себя и попросил пить.
Ратников рванул с пояса флягу:
— Как себя чувствуешь?
— Ничего… Только перед глазами — мурашки зеленые.
Мурашки… Хорошо, хоть так. Могли ведь и мечом достать… и копьем… и стрелою. Могли… Нет уж, больше для Макса — никаких схваток!
— А где Эгберт?
— Да должен бы уже прийти…
Сказав, Ратников снова услыхал скрип — кто-то шел. Видать, возвращался Эгберт, кому ж еще-то?
Точно, он!
— Поехали, нет там никого. Ни русских, ни немцев.
Бывший подмастерье давно уже научился прилично болтать по-русски, и в войске Александра его не считали чужим, принимая за чудина или эста, и тех и других хватало с обеих сторон, и кнехтами-ратниками, и так, на подхвате. Гибли они обычно первыми, и никто их не считал, так и в летописях указывалось — «бесщисла».
С новой силой залаяли псы.
— Я тут договорился, — Эгберт кивнул на крайнюю избу, хозяин которой, выскочив на улицу, уже отворял низенькие воротца.
— Сюда, сюда от, заезжайте. Коняк можете в хлев поставить, все одно немцы коровенку свели.
Немцы коровенку свели… Это хорошо! Вряд ли сей мужичок питает симпатии к крестоносцам.
— Ну, заходите… Что с малым-то? Чего шатается? Ранен?
— Да есть немножко.
В маленькой курной избенке оказалось очень тепло и уютно, к тому ж — малолюдно, хозяин оказался вдовцом и жил один месте с дочкой — рыженькой, лет тринадцати с виду, девчонкой, с явным удовольствием исполнявшей роль домовитой хозяйки.
— Сюда, эвон, на лавку садитесь, к столу… Посейчас, еще один светец зажгу… Раненого давайте туда, ближе к печке. Вона, на сундуке шкура постелена. Господи, молоденький-то какой… А бледненький! Ничего, вылечим, выправим, на ноги поставим. Онучи туда, к огню, вешайте.
— Я так-то рыбак, да зимой больше охочусь, — рыжеволосый, невысокого росточка, хозяин чем-то походил на свою дочку… Вернее — она на него. Вздернутые носы, круглые, с веснушками, лица, любопытные светло-серые глаза.
— Меня Путятой зовут, а дочку мою — Ефросиньей… Вы ешьте, ешьте, варево-то.
На следующий же день Макс почувствовал себя гораздо лучше, даже порывался встать, пойти… Только вот пока не очень-то ясно было — куда идти? На псковской дороге вполне могли быть немцы, а остатки разгромленного отряда Домаши Твердиславича уже давно наверняка пробились к своим.
И все же, решились отправиться к Пскову. Уже приготовили лошадей, с утра решили выезжать, а сегодня, что ж — Ефросинья топила баньку, а ближе к вечеру обещался вернуться хозяин, ушедший на охоту вместе с лучником Ермолаем.
Они вернулись гораздо раньше, возбужденные, почти что бежали, а Ермолай так прямо светился радостью:
— Отыскали! Отыскали своих, братцы!
— Да что ты говоришь? — удивленно вскинул глаза Михаил. — А это точно — свои, не немцы?
— Свои… Я ж охотник. И стяги видны, и шеломы сияют — кованая рать суздальская. Станом встали на озере, близ Вороньего камня.
Обоих парней, Макса и Эгберта, Ратников отправил в деревню, что на том берегу озера — у Путяты там жили дальние родичи. Ребята поехали не одни, с проводницей — рыженькой Ефросиньей, явно положившей на Максика глаз.
Когда прощались на озере, у развилки, девчушка окинула Ратникова честнейшим взглядом и, перекрестясь, заверила, что присмотрит за раненым самолично.
— Ну и за этим тоже, — она кивнула на Эгберта и засмеялась.
— Дядь Миша, — Макс все же пытался встать. — А вы куда же?
— А я разберусь тут, что к чему, и за тобой приеду. Ты, главное, выздоравливай, нам с тобой еще в Дерпт надо!
Вот тут Миша соврал — в Дерпт он собирался один, без Максика. Для того и отправлял — с глаз подальше. Пусть уж лучше полежит, оправится…
