Наконец, после морозцев, метелей, снега, Яан махнул рукой — мол, завтра с утра поедем. Лошадь не стал запрягать, встали на лыжи, широкие, подбитые куньим мехом. Прихватили с собой луки со стрелами — в пути поохотиться — силки, капканы.

Вообще, село Ыйва выглядело довольно зажиточным, если не сказать больше. Обитали здесь большей частью рыбаки и — немного — охотники, вполне лояльные к тевтонцам, и — многие — крещенные в католическую веру. Немцы собирались к лету ставить храм, никто — даже православные (имелись здесь и такие) не возражал — в общем-то, неплохо жилось селянам под Орденом.

Шли хорошо, ходко, погодка выдалась не шибко морозная, но солнечная — благодать! По пути пару раз останавливались поохотиться на зайцев, затем, на одном из попадавшихся островков, разложили костер, подкрепились свежей дичиной. Отдохнув, пошли дальше, заночевав тоже на острове, в сложенной рыбаками заимке.

Змеиный остров — небольшой, лесистый, издали смотревшийся словно покрытый снегом еж — показался на исходе следующего дня.

— Тут тайная тропа есть, капище раньше было, — Яан неожиданно замедлил шаг и обернулся. — Молились люди старым богам… и сейчас еще молятся — кому они мешают-то, старые, проверенные боги?

— Никому не мешают, — к явной радости рыбака (наверняка бывшего скрытым язычником или двоевером) покивал головой Михаил. — Как говорится — старый друг лучше новых двух!

— Это правильно! Слышь, Миша… А что, если мы… одного зайца там, в капище… ну, ты понял?

— А запросто! — Ратников широко улыбнулся. — Ты хороший человек, Яан, потому — делай, как знаешь.

Чудин закивал головой:

— Вот и хорошо, вот и славно… Лиина — про нее многие нехорошо говорят, однако ж — ни разу эта дева ко мне плохих людей не приводила!

Лес на Змеином оказался густым и почти что непроходимым, однако ж, Яан знал верный путь и как-то умудрялся находить тропу по одному ему видимым приметам.

— Что ж он, остров-то, пустой? — когда проводник оглянулся, быстро поинтересовался Ратников. — Никто, говорю, тут не живет, что ли?

— Зимой — нет, а летом… всякое бывает, — Яан неожиданно засмеялся. — Ничего, не переживай, не пропадут твои дружки! Дичи здесь много, да и заимка теплая.

К заимке они наконец и вышли. Небольшая такая избенка в дремучем лесу, заваленная снегом по самую крышу.

— Однако — да, — почесал бороду проводник. — Дверь отрывать надо.

У Ратникова все в душе упало… Неужели… Неужели — погибли оба? Или — ушли куда?

— Давай, давай, не стой, работай! — подзадорил рыбак. — Дверь раскопаем — может, узнаем что.

Это уж точно! Иного-то пути не было.

Сняв с плеч лыжи, путники живо разбросали снег. Холодея в душе, Ратников толкнул дверь… Та со скрипом открылась. Миша нагнулся, вошел, чувствуя позади дыхание Яана… Обернулся:

— Темно здесь. Свет-то не загораживай, отойди…

Избенка, как избенка — небольшая, но ладная, с широкой лавкою, с печью. В такой можно и зимой жить-поживать. Тогда интересно, где же…

Войдя следом за Ратниковым, Яан шарил руками по полкам:

— Ага, свечи… две штуки… Лучины — целый пучок. Трут, огниво… соль. Ого — крупа! А твои друзья тут не голодали!

— Знать бы, где они сейчас? — хмуро отозвался Миша.

— А это что еще? Березовая кора… на растопку. Славно, славно! Сейчас печечку…

Присев, старый рыбак побросал в печь найденные тут же дровишки, схватил огниво… поцокал языком:

— Хорошее, свейское! Миша, дай-ка сюда берестину. Счас, обогреемся!

— Какую еще берестину… Ах, эту…

Черт!

На березовой коре было что-то нацарапано…

— Яан, ты откуда эту берестину взял?

Рыбак обернулся:

— Да вон, с полки… там ее полно.

— А ну-ка… посмотрим…

Выбежав на улицу, Михаил вчитался в буквицы… Тут и не надо было знаний палеографии, чтоб прочитать — буквы оказались вполне современными… еще бы…

«Дядя Миша, — деловито извещал Максик. — Мы с Эгбертом идем тебя искать. В бург, потом — не знаю. К лету вернемся к Танаеву…»

Ратников обрадованно уселся в сугроб и, сдвинув на затылок шапку, расхохотался:

— Молодец, Максюта! Хоть известить догадался.

Ратников так и предполагал, что в бург парни вряд ли заглянут, скорее, будут собирать информацию в окрестных деревнях. Так и вышло — многие рыбаки, крестьяне, охотники хорошо помнили двух любопытных подростков, вполне подходящих под данное Мишей описание.

Эгберт и Максимус? Нет, как их звали — не вспомнить, но точно — оба немцы. Один совсем плохо по-русски лопочет, второй лучше, но так, что тоже мало что разберешь.

Второй — это наверняка был Максик.

Михаил смог отправиться на поиски парней не сразу, а лишь в январе, с попутным караваном, санным поездом, обновлявшим проложенный по озеру зимник. Ревельские купцы везли в Псков закупленный в Стокгольме хлеб. Лето на Руси выдалось жарким, знойным, вот и недород, в Швеции все же попрохладнее было, жита собрали в достатке. К купеческому каравану, сопровождаемому солидной охраной, по пути присоединялись и местные — удобный был случай съездить на псковский рынок, поторговать да потом, с такой же оказией, вернуться обратно.

Вот и односельчане Яана собрали, что смогли — лисьи, беличьи, куньи меха, мороженую рыбу, дичину — набралось на пару саней, возницами да торговцами отрядили двух мужиков, самых ушлых, с ними, простившись с гостеприимными чудинами, уехал и Ратников. Наконец-то!

Радовалась душа пушистому, сверкающему на ярком солнце, снегу, небу — чистому, высокому, голубому, свежему бодрящему воздуху, белым деревьям, отбрасывающим синие, фиолетовые, нежно-сиреневые и темно-голубые тени. Стоял небольшой морозец, градусов семь-восемь, от лошадей поднимался пар.

К исходу пятого дня пути увидели белые от снега псковские стены и купола Спасо-Мирожского монастыря. Уплатив на воротах пошлину, в город въехали с темнотою, да сразу на постоялый двор, где и расположились на отдых.

Утром, как обычно, все поднялись рано, с первыми лучами солнца. Хозяйская прислуга уже затапливала печи, гремела дровами, перекликалась. На улице звал к заутрене малиновый звон церковных колоколов.

Умывшись под рукомойником из сверкающей, старательно начищенной служками меди, Михаил вместе со всеми сходил в ближнюю церковь — деревянную, небольшую, со смешной, чем-то напоминающей скворечник, маковкой, крытой серебристою дранкой. Помолясь, поставил свечки — во здравие Марьюшки и ребят — после чего вновь зашагал на постоялый двор, прикидывая начать поиски ближе к полудню — со всех городских рынков, откуда ж еще-то? Да, и не забыть зайти на рижское подворье…

В синем, чуть тронутом белыми плавно плывущими облаками небе сияло солнце. Тени церквей, палат и башен переливались на снегу всеми оттенками голубого. На папертях и прилегающих к ним улочках голосили нищие.

— Пода-а-айте, Христа ради!

— Хле-е-ебушка, хле-е-ебушка!

Нищих было много, кроме обычных, местных, так сказать, профессионалов, прибавились и жители окрестных деревень — хлеба-то нынче не хватало, да и не только хлеба. Слишком жаркое лето — бич аграрного общества. Впрочем, дождливое тоже ничем не лучше. Вот и просили:

— Хле-ебушка! Хле-ебушка!

Ратников деньгами не сорил, экономил — кто его знает, сколько он здесь пробудет? Что узнают — не опасался, внешность изменил сильно — побрил бороду, отпустил вислые усы и, обрезав «в кружок» волосы стал похож на Тараса Бульбу. Боялся даже — ладно, Лиина не сразу признает, но парни?

На подворье рижских купцов было на удивление безлюдно, даже собаки не лаяли, лениво свернувшись в снегу. Сидя на завалинке главной избы, какой-то чернобородый мужик в подпоясанном цветным кушаком зипуне, примостив рядом копье, лениво потягивал что-то прямо из кувшина и довольно щурился. На коленях у него сидел огромный полосатый котище и тоже щурил глаза. Собаки на кота не лаяли — обленились.