— В-в… — И снова слезы потекли неудержимым потоком.

Евдокия Тихоновна присела на краешек стула, внимательно разглядывая гостью.

— Что случилось, Асенька? Горе какое?

Ася металась взглядом по кухне, не зная, что ответить. Разве любовь — это горе? Или ребенок, зачатый в любви? Это же счастье, но только на радость нет ни сил, ни желания.

Она покачала головой… пожала плечами… и опустила глаза. У нее нет ответа.

Евдокия Тихоновна накрыла пухлой ладонью холодные пальцы девушки.

— Так что?

— Я з-з-заик…

— Я слышу. Почему? Что произошло?

Ася не отважилась испытывать терпение слушателя, она просто указала на висок.

— Нервы, — перевела язык жестов Евдокия Тихоновна. — Выпей чаю, а я заварю валериану.

— Не! — протестующе замахала рукой Ася.

— Почему? Она успокоит тебя.

— Боюсь.

— Ася, я должна тянуть из тебя каждое слово? «Боюсь» — это не ответ.

— Я… — Ася глотнула свежесть мятного чая и снова подняла голову. — Берем-менна.

Несколько мгновений Евдокия Тихоновна переваривала информацию, потом сказала:

— Все же я заварю. Немного корня не причинит вреда, только поможет… обоим. Не тебя учить, девочка, что спокойствие нужно в первую очередь малышу.

— У кого малыш? — вбежала в кухню Катя.

— А ты подслушиваешь?

— Нет, бабушка, честно. А у кого малыш?

— У меня, — улыбнулась грустно Ася. — Б-будет.

— Ой, как чудесно! — обрадовалась Катя. — А ты мне дашь его подержать? А когда он будет?

— Цыц, Цокотуха! — прикрикнула Евдокия Тихоновна. — Лучше скажи, зачем примчалась?

— Я пить хочу, и дедушка чаю просит.

— Возьми печенье, Катерина, — наказала бабушка, — и беги в комнату. Сейчас я приготовлю вам чай.

Катя положила ладошку на Асино плечо.

— Ты мне дашь подержать ребеночка, когда он родится?

Ася кивнула и погладила девочку по волосикам.

— Дам.

— А когда он родится?

— Летом.

— Я тоже, — разоткровенничалась Катерина, — когда вырасту, рожу себе ребеночка.

— Но сначала выйдешь замуж, — строго предупредила бабушка.

— Хорошо, — кисло согласилась будущая мама и показала бабуле язык. В своем возрасте Катя уже знала, что любовь — это тайна, и как трудно сказать плохому мальчишке, что он тебе нравится. И вообще все мальчишки не понимают, как восхитительно быть невестой.

Катя взяла вазу с печеньем и пошла впереди бабушки, открывая ей дверь в комнату. Через несколько минут Евдокия Тихоновна вернулась одна.

— Ну вот. — Она поставила перед Асей отвар и села напротив нее. — Теперь нам не будут мешать. Ты выпей, Ася, а потом расскажешь все по порядку.

Ася с сомнением смотрела на бледно-желтый напиток.

— Ничего-ничего, пей, — подбодрила Евдокия Тихоновна. — Запей чаем, если невкусно.

Ася начала рассказывать с давних событий того зло памятного вечера пятилетней давности. Как избегала Ваню, узнав, что они соседи, как боролась с влечением и поняла, что любит. Рассказала о серьгах и деньгах, о Юлиане и Леночке, о противоречиях в характерах своем и Ванином и об их последнем разговоре. Евдокия Тихоновна слушала и качала головой, соглашаясь или возражая. Иногда она помогала Асе произнести слово до конца и удерживалась от вопроса: что именно привело ее к нарушению речи? Хотя вся цепь событий способствовала нервному срыву; достаточно было небольшого волнения, и нервная система блокировала перегруженный участок, вызвав соответствующую реакцию.

Асе трудно было одновременно бороться со слезами и произносить сложные фразы. Она излагала только факты, не вдаваясь в переживания. А слезы все текли и текли по ее лицу. Наконец Евдокия Тихоновна не выдержала, подошла к Асе и прижала ее голову к своей груди.

— Поплачь, девочка, — печально сказала она. — Но это в последний раз. Теперь ты должна забыть обо всем, кроме своего крошки, а для него тебе понадобится много сил. Ты поняла меня? Если этого подлеца и не интересует судьба малыша, то ты должна отдать ему вдвое больше любви, заботы, сил…

— В-Ваня не подлец. Он н-не знает.

— А мог бы спросить.

— Это я… виновата.

— Сейчас не важно, кто виноват. У тебя есть заботы поважнее. Утри слезы и будь сильной, девочка. Главное, ты не одна, а вместе мы переживем все невзгоды. Ладненько?

— Да… Вы добрая мама, Евдокия…

— Спасибо за эти слова. И ты тоже очень славная девушка, Ася. И добрая. Катерина любит тебя.

— И Ваню она любит.

— Да, — вздохнула женщина. — Этого подлеца она тоже любит.

— Он не…

— Знаю, знаю, дорогая. Все они хороши.

Ася слышала доброту в голосе Евдокии Тихоновны; она не со зла ругала Ивана. Сама Ася хоть и редко пользовалась подобными определениями, но зато со всей серьезностью, и относилась к их значению так же, потому и возражала каждый раз.

С этого дня Ася почти каждый день заходила к Евдокии Тихоновне. Она действительно успокоилась — то ли валериана помогла, то ли участие мудрой женщины — и заикаться стала меньше… Жизнь постепенно входила в спокойное русло. Только по ночам Асе снился Иван. Она пыталась догнать его, уходящего, звала и просыпалась в слезах. А утро приносило новые заботы и хлопоты.

До Нового года меньше месяца, надо разослать поздравления знакомым, родственникам, маме отправить подарок. Ася так и не сообщила ей о своем положении, не решилась. Трудно признаваться в грехе суровой высоконравственной матери. Однажды она уже поддержала дочь в трудную минуту, надо надеяться, что и в этот раз у нее достанет сил пережить новость. Но не сейчас — после праздника, после годового отчета Ася возьмет отгул и поедет домой. Тогда и расскажет.

И Вера до сих пор не знает. Она занята своим Женей и ни о чем другом не думает. Ладно, не будем портить ей настроение. Пусть любит, авось счастье ей привалит. Она настырная: если сказала, что хочет замуж, — выйдет. Может, Ася успеет и на свадьбе Веры погулять, прежде чем родит. Пусть Новый год принесет счастье ей и всем-всем. О себе Ася не думала. Ее мера уже отмерена.

Катерина раньше дедушки бросилась открывать дверь на звонок.

— Ваня! — радостно закричала она. — Где ты был?

— Привет, школьница, — очень скромно поздоровался Иван и спросил нерешительно: — Гостей принимаешь?

— Заходи, тезка, — подошел к внучке Иван Макарович. — Что-то давненько… Ого!.. — Он посмотрел на Катю, снова на Ивана с большим сомнением. Такие гости к ним не захаживали. Впалые щеки и подбородок заросли щетиной, скулы обтянуты сероватого оттенка кожей, нос красный то ли от мороза (кажется, не так холодно сегодня было), то ли совсем по другой причине, да и запашок чувствуется. И глаза как у побитой собаки.

— Все нормально, — махнул рукой Иван, и губы растянулись в виноватой улыбке пьяницы. — Я не обижаюсь.

— Похоже, — недовольно согласился Иван Макарович. Он не мог решить, стоит ли пускать такого гостя в дом или пусть идет своей дорогой.

— Это кто? Иван пришел? — раздался из кухни голос Евдокии Тихоновны. — Пусть заходит. Я хочу посмотреть на него.

Пьяный блеск в глазах гостя сменился стыдом, смешанным с затравленностью. Он как будто просил защиты у хозяина, но тот не глядел на Ивана, окликнул внучку и негостеприимно отошел в сторону, махнув рукой по направлению к комнатам.

Ваня потоптался на месте, потом взял какую-то конструкцию, прислоненную к стене, и внес ее в коридор.

— Что это? — Катины глазки увеличились от любопытства.

— Это тебе. — Иван сел на корточки, взял девочку за руку. — Что ты хотела больше всего, помнишь?

Катя просительно посмотрела на деда, внимательно следящего за Иваном. Странное поведение Ивана Макаровича настораживало девочку.

— Не помню.

— Ну как же? — уговаривал Иван. — Помнишь, ты и… Настя приходили кушать раков и она просила тебя загадать желание. Что ты загадала?

— Это слишком дорогая вещь для подарка, — вмешался более догадливый дед. — Зря вы его купили, мы не можем принять.