Он принял ее любовь, не поняв, что она отдала ему, и счел это жалким подарком. Как она могла до сих пор любить его? Она сделала глубокий вдох и сказала себе, что любит прошлое, оказавшееся чистой фантазией. Теперь у нее не осталось ничего важнее помощи несчастным рабам, бегущим от невыносимой жизни.

Когда музыка закончилась, Арист поднял голову и их глаза встретились. Она потеряла присутствие духа от его голодного взгляда. Ей захотелось сбежать, но она как будто приросла к полу, пока он благодарил свою партнершу и покидал ее. Как Симона и подумала, он приблизился к ней и сказал напряженным голосом:

— Не окажете ли мне честь?..

Месье Клерио поклонился. Симона подняла руки, и Арист ловко закружил ее в веселом вальсе. Божественно было снова оказаться в его объятиях, но у нее так сжалось горло, что она не могла говорить. Она вдыхала еле уловимый аромат его тела и лавровишневой воды. В этом запахе была болезненная интимность, так как он оживил воспоминание о ее обнаженном теле, закутанном в его парчовый халат.

Симона хотела, чтобы он заговорил, но он танцевал в молчании, держа ее легко и нежно, доставляя ей и наслаждение, и острую боль. Она поняла, что он не хотел танцевать с ней, но не смог пройти мимо, как и она не смогла отказать ему. Она больше не увидит его до отъезда в свое опасное путешествие. Кто знает, когда они встретятся, если она вообще сможет вернуться? Возможно, она никогда больше не увидит его.

Они кружились, и кланялись, и покачивались в соблазнительном ритме среди других танцующих пар. Музыка пульсировала почти человеческими голосами скрипок, и виолончелей, и сладкой нежной флейты. Над головой мерцали тысячи свечей. В их свете сверкала радуга причудливого узора ярких платьев и драгоценностей. Веселость музыки подчеркивала болезненность конца любви. Сердце Симоны шептало: «Последний вальс».

Когда музыка остановилась, Арист отпустил ее и мгновение напряженно смотрел в ее глаза. Затем поклонился и покинул ее. Они не обменялись ни одним словом.

Два дня спустя, после новой встречи с мадам Клео перед ранней мессой, Симона пошла в свою конюшню попрощаться с арабскими лошадьми. Главный грум ухмыльнулся:

— Вы выбрали жеребца для Пусси, мамзель? Ее пора спаривать.

— Уже?

— Вы сказали, что сегодня, — сказал грум, с любопытством глядя на нее.

Как она могла забыть свое расписание? Она не могла в этом признаться.

— Мы снова спарим ее с Альгамброй Третьим. Может, она подарит нам еще одного Проказника.

— Хорошо, мамзель. Я отведу их в загон под дубами.

Это был самый дальний загон от дома, но слухи распространились быстро, и скоро помощник конюха, пара садовников, трое домашних слуг, опершись о забор в тени огромного дуба, наблюдали, как грум ведет возбужденного жеребца к кобыле.

Жеребец гарцевал, откинув прекрасную голову с летящей гривой. Его гнедая шкура блестела на солнце. Он заявил о своем присутствии вызывающим ржанием и галопом подбежал к подруге. Пусси махнула головой, испуганно вскрикнула и побежала прочь. Жеребец помчался за ней. Они кругами грациозно носились по загону, два прекрасных живых существа с горящими глазами, явно взволнованные близостью друг друга.

Жеребец поравнялся с Пусси и слегка ущипнул ее. Пусси, как истинная женщина, повернулась, куснув его за шею, затем снова убежала. Он легко догнал и попытался взобраться на нее, но она увильнула и отбежала. Он опять заржал, качая головой, забил копытом по траве и снова побежал за ней. Она повернулась к нему, и они покусывали друг друга, пока Пусси опять не умчалась, разгоряченный жеребец за ней. Солнце блестело на их шкурах, подчеркивая плавно переливающиеся мускулы.

Впервые Симона почувствовала возбуждение от их ухаживания. Она оглянулась и увидела возбужденные лица слуг, наблюдающих эту сцену. Никогда раньше она так не чувствовала сексуальности своих лошадей. Но теперь, видя, как жеребец приближается к кобыле, а та приглашающе трясет головой и убегает, затем жеребец возобновляет преследование с еще большей решимостью, Симона вспоминала то дождливое утро, когда страсть к Аристу разрушила ее оборону.

Воспоминание о нем, стоящем рядом с кроватью во всей обнаженной красоте, ослепило Симону и она поняла, что не сможет смотреть дальше, хотя раньше наблюдала подобные сцены, думая только о прелестном жеребенке, которого произведут эти животные.

Симона отвернулась и, незамеченная увлеченными слугами, пошла к дому. Она провела большую часть дня в своей комнате, откладывая наряды, которые понадобились бы ей, если бы она действительно собиралась провести несколько недель на плантации Фруазин.

В тот вечер после семейного ужина она пригласила Алекса прогуляться с ней в саду и рассказала, что на самом деле собирается делать, попросив помочь родителям пережить тот момент, когда выяснится, что она не вернется из Батон-Ружа.

Алекс пришел в ужас:

— Симона, если необходимо сопровождать рабыню, то это должен делать я, а не ты.

— Именно этого ты не можешь, Алекс. У нее грудной ребенок. Я притворюсь, что это мое дитя, а она кормилица, нанятая, потому что у меня нет молока.

— А разве я не могу быть скорбящим отцом, нанявшим кормилицу по той же причине?

— Ты должен защищать Орелию и сына, — напомнила Симона, — а у меня нет никого… — у тебя есть любящая семья…

— Я уже — «Тетя Симона, наездница», и мадам Клео говорит, что мне грозит опасность, если я останусь.

— От кого?

— Кто-то подозревает меня. Мадам Клео не говорит кто, но она кое-что слышала в казино. Ты тоже рискуешь, Алекс. Тебя могут предать, как предали Чичеро. Ради Орелии и сына ты должен быть очень осмотрительным. Если тебя будут допрашивать, свали все на меня.

— Ты что, с ума сошла? — возмутился он.

— Берегись Роба, — сказал она, сама в ужасе от своих слов. — Он, вероятно, подозревает, чем мы занимаемся.

— Роб! — простонал Алекс.

— Я думаю, что он до сих пор пытается понять, как сбежал Ноэль.

— Симона, я не могу позволить тебе сделать этого!

— Поговори с мадам Клео. Я напишу ей, когда буду в безопасности, а она передаст тебе. И, Алекс, пожалуйста, проследи, чтобы за моими лошадьми как следует ухаживали. Хорошо?

— Симона, я умоляю тебя. Беги, если надо, но не бери с собой эту рабыню. Она увеличит опасность твоего ареста.

— Алекс, мы все тщательно спланировали, и у меня будет много помощников. Кроме того, у меня есть пистолет, подаренный папой.

— Ради Бога, не пользуйся им! Я должен сказать отцу. У него есть власть запретить тебе это делать.

— И ты расскажешь ему о Милу? И Ноэле? И других рабах, которых мы послали на Север по «подпольной дороге»?

Алекс снова застонал:

— Сколько ты будешь в Батон-Руже?

— Недолго. — Это было лишь частью правды.

Он был расстроен, но согласился позаботиться о лошадях, дав им еще одного конюха, и заказать ей каюту на «Цыганской Королеве».

Симона не рассказала Алексу, что мадам Клео заказала на том же пароходе каюту для мадам Риго и ее новорожденной дочери, а также для кормилицы, направляющихся в один из портов Огайо.

Когда Алекс зашел на следующий день в контору фирмы Бруно, Арист как раз выходил. Он нес саквояж.

— Добрый день, — сказал Алекс.

Ему в голову пришла мысль, не имел ли Арист какого-то отношения к растущей одержимости Симоны вопросами освобождения рабов. Алекс слышал, что Бруно не приветствовал отделение и предупреждал, что война из-за рабства станет катастрофой, но в остальном он как будто придерживался обычных плантаторских взглядов.

— Как ваш урожай, месье Бруно?

— Прекрасно, месье Арчер, — ответил Арист так же формально, как Алекс спросил, затем, поколебавшись, добавил: — Я сам везу часть его на Север. Надеюсь привлечь покупателей и вернуться с грузом текстильной продукции и оборудования. Вы собираетесь путешествовать с вами в этом году?

— Я приехал заказать билет для моей сестры. Она едет погостить в Батон-Руж на пару недель.