Возвысив голос протеста, Ушаков, однако, не учел одного: военные чины, как и политики, обычно не признают теневых сторон своих решений. И австрийцы, и неаполитанцы наперебой заговорили о великодушии, заговорили так, что Ушакову впору покраснеть за примитивное понимание им этого бесценного человеческого качества. За них заступился сам Нельсон, вдруг тоже заговоривший о «великодушии». Надо же! Когда в Неаполе вздергивали людей на виселицу только за то, что те предпочитали монархии республику, проявление великодушия к несчастным называлось государственной изменой.

Не желая иметь дело с такими союзниками, Ушаков приказал своему отряду покинуть Рим и вернуться к эскадре.

Между тем наступила глубокая осень. Участились дожди. То ли от сырости, то ли от переживаний — трудно сказать, только у Ушакова стало сильно побаливать сердце. Временами становилось прямо-таки невмоготу, и он ложился в постель. Флотский лекарь угрюмо ворчал: так жить — совсем себя загубить… Уже второй год, как в экспедиции, а он, адмирал, еще ни одного дня не отдохнул. Все дела, дела. С утра до ночи. Просто непонятно, как он все выдерживает?..

— Ваше превосходительство, вам необходимо полежать хотя бы недельки две.

— Лежать? Но это невозможно.

— Всему есть предел. Сердце может не выдержать.

— Ничего, заставим выдержать. Потом отлежимся.

Отношения с союзниками все более усложнялись. После того как Суворов изгнал французов из Северной Италии и, совершив неслыханный переход через Альпы, ушел в Швейцарию, союзники решили, что время русских отошло и с ними можно более не церемониться. Особенно воспрял духом генерал Фрелих, командовавший оставшимся в Италии австрийским отрядом, — тот самый Фрелих, который спас от пленения французский гарнизон в Риме.

Еще до наступления осени австрийское командование просило Ушакова помочь овладеть морской крепостью Анконой, оставшейся, как и Генуя, в стороне от наступательных действий суворовской армии. Ушаков направил туда капитана второго ранга Войновича, однофамильца того Войновича, который некогда был его начальником и дружба с которым превратилась в открытую вражду. Прибыв на место, Войнович плотно осадил крепость, не оставив ее полуторатысячному гарнизону никаких шансов на спасение. Но в этот момент, на счастье обреченных, подоспел со своим отрядом генерал Фрелих. Австрийскому военачальнику не терпелось повторить опыт спасения неприятельских солдат, уже испытанный им в Риме. Он завел с французами тайные переговоры, обещая выпустить их из крепости на условиях, аналогичных тем, какие были представлены Римскому гарнизону. Войнович бросился было к нему с протестом, но услышал в ответ начальственный окрик. Фрелих был все-таки генералом и не привык, чтобы какой-то там офицер, пусть даже русский, разговаривал с ним как с равным.

Войнович срочно направил к Ушакову курьера с донесением. Адмирал в категорической форме потребовал от Фрелиха принять капитуляцию крепости только с участием русского отряда. Но зарвавшийся генерал не послушался и довел задуманное до конца. Французы ушли из крепости со всем оружием, погрузив в свои обозы все, что могли погрузить.

Другой австрийский генерал, Кленау, в это время осаждал Геную. Это был один из тех военных деятелей, которые, по насмешливому отзыву Суворова, имели "привычку битыми быть". Французы били его много раз, били и под Генуей, и он было совсем пал духом, но, когда к нему прибыли корабли Пустошкина, посланные Ушаковым, вновь запетушился, даже назначил день штурма крепости.

— Сколько батальонов сможете выделить для штурма? — спросил он русского адмирала.

— Батальонов? — удивился Пустошкин. — Но у меня таковых нет. Я прибыл для содействия вашему корпусу путем использования корабельной артиллерии со стороны моря.

— Артиллерия артиллерией, мне нужны люди.

— Я могу собрать человек двести, не больше.

— Хорошо, пусть двести, — согласился генерал, — только поторопитесь. Наступать будем скоро.

Назначенный для штурма день выдался холодным, пасмурным. Дождь, не прекращавшийся ни на один час, промочил наступавших до нитки, а стены крепости сделал такими осклизлыми, что лезть по ним было совершенно невозможно. Короче говоря, погода оказалась не на стороне наступавших, и штурм закончился неудачей. Осажденные дали такой отпор, что австрийцы пустились наутек, оставив в дождевых лужах, покрывших подступы к крепости, до трех тысяч человек убитыми и ранеными. Что касается горстки русских матросов, примкнувших к штурму, то австрийцы бросили их на произвол судьбы, и им пришлось защищаться от контратаковавшего противника собственными силами. Генерал Кленау вспомнил о них только после боя.

— Потери есть? — поинтересовался он у Пустошкина.

— Тридцать восемь убитых и столько же раненых, — мрачно доложил Пустошкин.

— Это ничего, — неунывающе заметил генерал. — На сей раз не вышло, зато в другой раз выйдет. Все равно побьем!

Оптимизм — качество, разумеется, хорошее. Но если бы к нему чуточку таланта!

Уже глубокой осенью, когда море стало штормить, помощью русской эскадры решил воспользоваться и адмирал Нельсон, понявший наконец, что одному ему Мальту не взять. Только на сей раз обращаться к самому Ушакову он не стал (видимо, совестно было), а решил действовать через русского представителя в Палермо Италинского.

Ушаков принял решение сразу же. Личные обиды были отброшены в сторону. Русские не привыкли отворачиваться от союзников, когда те оказываются в беде. Он сообщил о том Нельсону письмом. "Поспешаю сим вас уведомить, — писал он ему, — что решился я отправиться в Мальту с большею частью моей эскадры, сколь скоро три батальона гренадеров под командою князя Волконского прибудут в Неаполь и вместе с ним находящиеся в Риме войска эскадры моей…"

Гренадеры князя Волконского, о которых упомянул Ушаков, были направлены в его распоряжение по повелению Павла I и должны были после освобождения Мальты составить русскую часть гарнизона морской крепости.

Пока князь Волконский со своими гренадерами добирался до Неаполя, Ушаков решил заняться проверкой состояния кораблей. То, что открылось в ходе проверки, сильно расстроило его. Многие суда, потрепанные последними штормами, оказались непригодными к боевому походу. Линейные корабли "Св. Павел", «Петр», "Захарий и Елисавета", "Мария Магдалина" имели неисправности еще и раньше, а после осенних штормов стали совсем плохими, течь в них усилилась. Все эти корабли, кроме "Св. Павла", не были килеваны уже четыре года. Верхняя обшивка оказалась настолько съеденной червями, что местами даже отпадала.

Для ремонта судов нужен был лес. Но разве его в Неаполе достанешь? Неаполитанцы даром ничего не давали, а денег в эскадре не было. Ушаков пустил в дело личные сбережения, но их оказалось мало.

Приготовления к походу на Мальту были закончены только к концу декабря. Гренадеры князя Волконского погрузились наконец на корабли. Можно было поднимать паруса, но тут подул сильный встречный ветер. Командам эскадры ничего не оставалось, как набраться терпения и ждать перемены погоды.

— Не везет нам, — жаловался главнокомандующему вице-адмирал Карцов, — то неполадки удерживали, а теперь этот противный ветер!..

Именно он, Карцов, должен был вести эскадру на Мальту. Сам же Ушаков имел намерение с кораблями, которые не удалось подлатать на месте, отбыть к Корфу, где для их ремонта имелись более благоприятные условия.

Ветер против парусов дул всю неделю, а когда он переменился, Ушаков вызвал к себе Карцова, чтобы проститься с ним и дать ему последние наставления. Но едва они начали беседу, как вошел адъютант с докладом о прибытии из Константинополя курьера со срочным пакетом от господина Томары.

— Где он, этот курьер? Пусть войдет, — разрешил Ушаков.

С русским посланником в Константинополе Ушаков переписывался довольно часто, и, принимая от курьера пакет, он ожидал найти в нем ответ на свои жалобы на плохое обеспечение эскадры денежным и прочими довольствиями. Но содержание пакета оказалось иным. Кроме письма самого господина Томары, он обнаружил в нем высочайший рескрипт, а также указ Государственной адмиралтейств-коллегии. Ушакову предписывалось отказаться от участия в военных действиях против Мальты и вернуться с эскадрой в черноморские порты.