– Разногласия между кем?

– Между немецким военным руководством и известными лицами здесь, в их посольстве.

Сергей, потеряв интерес к закускам, начал записывать.

– Речь идет о высокопоставленных людях? – Выше некуда – сам посол.

– Ах да, фон Шуленбург! (Повешен после неудавшейся попытки переворота в июле 1944 года. – Он считает, что недооценивается военный потенциал Советского Союза и боевой дух войск. Это все, что я пока знаю.

– Вам не кажется, что вы могли бы почерпнуть больше информации из своего общения с немецкими военными?

Я напрягся: это был шанс. Шанс давления, шпионажа, вымогательства – называйте, как угодно. Не зря я учился у Ашенбреннера.

– Что ж, если дадите мне несколько дней… Но согласно принципу: услуга за услугу.

– Конечно! Мы, разумеется, готовы оплатить…

Деньгами! Именно об этом он подумал! Но ими я не интересовался. Я хотел получить информацию, чтобы вернуться в Стокгольм и показать, что действительно сделал что-то. Ведь мои результаты до сих пор оставались довольно скромными, и этого было недостаточно для «места под солнцем».

– …небольшой информацией о том, в чем я заинтересован, – успел я вставить.

Сергей испугался. Беседа приняла неожиданный для него оборот. Он глотнул водки и принялся за бутерброд с икрой, чтобы выиграть время.

– Конечно, – сказал он после небольшой паузы. – Это можно организовать. А может, вы лучше хотите…

– Нет, этого я не хочу.

– Ну, хорошо, тогда, пожалуй, обговорим детали.

И начался типичный закулисный торг. Он записал мои вопросы – четко сформулированные и несложные. Ответы на них были интересны для Швеции, но весьма маловажны в свете событий большой политики.

В ближайшие дни я встречался с немцами. Чаще всего с общительным и веселым прежде Ашенбреннером. Теперь его трудно было узнать. Он не выглядел ни общительным, ни веселым. Более того, он нервничал, и этим был похож на русских. Вообще, его поведение показалось мне даже загадочным.

Может быть, он получил неприятную информацию из дома? Интересно, какого рода эта информация и замешан ли в ней посол? Я был просто заинтригован и горел желанием удовлетворить свое любопытство. Мало-помалу, после нескольких встреч, причина его беспокойства постепенно стала проясняться. Оказалось, что предостережения немецкого посольства против нападения на Советский Союз полностью игнорировались в Берлине. Мобилизация и развертывание войск шли полным ходом. Наиболее тревожным симптомом стало то, что посольские военные начали сжигать часть документов.

Последняя наша встреча с Сергеем Ивановичем, кажется, удовлетворила обоих: он, на основе моих наблюдений, сформулировал для своего руководства хорошо мотивированный, но с русской точки зрения мало ободряющий доклад, а я получил ответы на все интересующие меня вопросы.

Благодаря этому я смог по возвращении в Стокгольм результативно отчитаться перед руководством. Более того, мне еще поручили подготовить специальный доклад для очень влиятельного в ВВС человека – генерала Бенгта Норденщельда. Доклад «попал в десятку», что вылилось в его прилюдную благодарность:

– Должен поздравить нашего военно-воздушного атташе в Москве! Необычно и похвально, что довольно молодой офицер за короткое время смог получить так много важной информации.

Да, знакомство с Сергеем Ивановичем оказалось весьма полезным. Хотя и чреватым особыми последствиями… Ведь именно после открыто высказанной похвалы генерала я стал ощущать в душе некую значимость. И это, наверняка, способствовало тому, что случилось в темном будущем, навстречу которому я шагнул в то грозное время.

Что касается Сергея Ивановича, то больше я его никогда не видел. Он погиб уже в начале войны.

22 июня 1941 года фашистские войска без объявления войны напали на Советский Союз. Согласно стратегическим планам, дипломатический корпус почти немедленно эвакуировался в Куйбышев. Такое бурное развитие событий опрокинуло планы Веннерстрема и лишило его возможности вернуться в Россию. Военный атташе в Куйбышеве уже был, и в Швеции не сочли разумным держать целых двух офицеров в таком «захолустье». Волею судьбы Стиг остался в Стокгольме.

В Москве он представлял первое звено в своей зарубежной службе, и главной задачей этого звена был сбор информации. Второе находилось дома – его целью были обработка и сопоставление полученных сведений. Имелось и третье звено – занимавшееся прикладным и практическим использованием информации в штабах и воинских частях. Именно там и осел невостребованный военный атташе.

Составлять карты целей и детально характеризовать каждую цель, обеспечивая шведским ВВС возможность бомбардировки, например, в оккупированной немцами Норвегии, – было довольно увлекательной работой, соответствующей характеру Стига. Но в то время он вряд ли мог предчувствовать, что цели еще сыграют в его жизни определенную роль: значительно, правда, позднее и в совершенно другой, более драматической связи.

А пока жизнь продолжалась. В Стокгольме Веннерстрем с головой окунулся в проблемы и интересы дипломатического корпуса. С одной стороны, этому способствовали русские: благодаря прежней аккредитации в Советском Союзе он стал постоянно фигурировать в их пригласительных списках и часто посещал русское посольство, даже познакомился с Александрой Коллонтай, послом Советского Союза в Швеции и весьма заметной фигурой в международной дипломатической жизни.

С другой стороны, его дипломатическую активность оживляли немцы. Их посольство кишело военными, и некоторые из них приставали к общительному шведскому коллеге так же настырно, как репьи в овраге, и порой требовалось немало усилий, чтобы вырваться из их цепких объятий. Поначалу такое поведение немцев казалось Веннерстрему абсолютно непонятным, но позже оно получило совершенно естественное объяснение.

Прошло некоторое время, прежде чем я начал улавливать смысл. Сведения из Киева, которые я сообщил Ашенбреннеру в Москве, оказались тогда настолько «горячими», что немецкое посольство безотлагательно сообщило их в Берлин и указало, кто явился источником. Вплоть до того времени я был поразительно невежествен в методах великих держав докладывать полученные сведения. В шведской системе докладов источники очень часто обозначались как «мое доверенное лицо». Все проходило под знаком частности. Если такое лицо хотело быть анонимным, это уважалось. Но, как выяснилось, совсем иначе принято в зарубежной службе великих держав: доклад должен быть абсолютно исчерпывающим и точным. Уважение к анонимности равно нулю.

Кто-то, видимо, доложил в штаб-квартиру немецкой зарубежной службы, что в Москве я поставлял им ценные для того периода сведения. Полагаю, немцы решили, что то же самое я мог бы делать и в Стокгольме, во всяком случае было совершенно ясно, что их представителям в шведской столице приказано восстановить связь со мной. Это они и делали способом, который, право же, мог бы быть и не таким прямолинейным:

– Что говорят русские? Что происходит в Советском Союзе? Ну, и с русской стороны то же самое, но только менее резко:

– Как твои немецкие знакомые?

Так, в силу сложившихся обстоятельств, я и осуществлял это странное посредничество. Но ничего значительного не произошло до конца 1943 года. До того момента, когда русские, вроде бы «пробалтываясь» то здесь, то там, стали организовывать «утечку» информации. Фронты начали стабилизироваться, и уже ходили слухи об интересе русских к переговорам и сепаратному миру. Возможно, даже в наши дни никто с уверенностью не скажет, было ли такое намерение серьезным или преследовалась цель воздействовать на США, чтобы получить желательно большую военную помощь. По крайней мере, достигнутой оказалась именно эта цель. Когда однажды мадам Коллонтай собралась посетить лагерь своих интернированных соотечественников, я был официально выделен ей в качестве сопровождающего офицера. Естественно, я не мог избежать приватной беседы, которая произошла у нас с ней в присутствии военного атташе, полковника Николая Никитушева. Не будь его, я бы никогда не подумал, что встреча организована специально. Помню, у него имелась своеобразная привычка, не очень соответствовавшая его серьезному положению: щуриться и растягивать лицо в разные гримасы при упоминании о чем-нибудь необычном. Это придавало чертам некую юморную хитроватость.