Из прибывшего на место событий фургона телевизионщиков вылезла журналистка с микрофоном, на которую наорал взбешенный полицейский, приказав немедленно убираться. Огромный белый фургон с кричащими красными и желтыми буквами представлял отличную мишень, на которую обрушился град камней и мусора. В голову журналистке попал камень, и она упала, потеряв сознание. Новые крики, новые проклятия. Из раны на голове обильно лилась кровь. Оператор оттащил журналистку на безопасное расстояние, и полицейские вызвали «Скорую помощь». Общая неразбериха усилилась, когда кто-то поджег дымовые шашки и стал бросать в полицейских и солдат. Тогда те приняли решение применить слезоточивый газ. Увидев контейнеры с газом, люди запаниковали, бросились врассыпную, стремясь как можно скорее покинуть Сивитан-парк. На примыкающих к нему улицах главы семейств, заперев в домах жен и детей, с тревогой прислушивались к доносившемуся шуму. Они готовились дать отпор с оружием в руках любому, кто посягнул бы на их безопасность. Вооружившись дробовиками и винтовками, они напряженно вглядывались в темноту, чтобы пустить их в ход при появлении чернокожих.

Когда Герман Грист из дома номер 1485 по Бентон-стрит заметил трех чернокожих подростков, идущих посередине улицы, он тут же дважды выстрелил из дробовика в воздух и велел им убираться. Подростки бросились бежать. Звук выстрелов, прогремевших в темноте, означал, что местные жители больше не наблюдали за происходящим со стороны. По счастью, Грист не стал стрелять по людям.

Протестующие разбегались, продолжая бросать в полицейских и солдат камни. К девяти вечера парк был очищен, и блюстители закона прочесывали его территорию, повсюду натыкаясь на горы мусора из пустых банок, бутылок, окурков сигарет, упаковок из-под петард и фаст-фуда. Две скамейки из шлакоблоков исчезли, нетронутыми остались только металлические. Был взломан ларек, но брать там было нечего. После применения слезоточивого газа несколько машин бросили. В их числе оказался и внедорожник Трея Гловера, а его самого вместе с дюжиной других участников митинга арестовали. Четверо сдались властям добровольно, остальные были задержаны силой. Несколько человек попали в больницу, отравившись слезоточивым газом. Трое полицейских и журналистка получили ранения.

Над парком стоял острый запах газа, а неподалеку от игровых полей висело серое облако дыма от шашек. Парк напоминал поле боя, в котором противники обошлись без потерь.

После разгона демонстрантов больше тысячи взбешенных афроамериканцев наводнили город, не собираясь расходиться по домам. Применение слезоточивого газа привело их в ярость. Они выросли на кадрах черно-белой хроники о событиях 1963 года в Бирмингеме, что в штате Алабама, и 1965 года в Уоттсе, районе Лос-Анджелеса. Тогда полицейские разогнали манифестации чернокожей молодежи с помощью немецких овчарок, водометов и слезоточивого газа. Эта великая борьба стала неотъемлемой частью их культурного наследия, достойной восхищения главой истории и впиталась в их плоть и кровь. И вот теперь они снова вышли на улицу, чтобы отстоять свои права, и против них применили газ — совсем как против их предшественников. Если полиция решила опять прибегнуть к грязным методам, что ж, пусть власти пеняют на себя!

Мэр Харрис Руни следил за ухудшением обстановки в своем маленьком городке из полицейского управления, превращенного в командный пункт. Решение о разгоне демонстрантов в Сивитан-парке и применении слезоточивого газа он принял совместно с шефом полиции Джо Редфордом. Теперь по мобильникам и рации беспрерывно поступали сообщения, что группы чернокожих разбивали витрины, угрожали проезжавшим водителям, закидывали машины камнями и мусором и нарушали общественный порядок всеми мыслимыми и немыслимыми способами.

В 21.15 мэр позвонил пастору Вифлеемской африканской методистской церкви преподобному Джонни Канти. Они уже встречались во вторник, когда преподобный просил мэра связаться с губернатором и попросить об отсрочке казни, но мэр отказался. Харрис Руни не был знаком с губернатором, не имел никакого политического влияния, не говоря уж о том, что просить Гилла Ньютона об отсрочке было само по себе пустой затеей. Канти предупреждал мэра Руни о возможных беспорядках, если Донти все-таки казнят, но тот ему не поверил.

Теперь неверие уступило место страху.

Трубку сняла миссис Канти и объяснила, что ее мужа нет дома. Он уехал в похоронное бюро дожидаться возвращения семьи Драмм. Она дала мэру номер сотового, и тому, наконец, удалось связаться со священником.

— Добрый вечер, мэр, — поздоровался Канти хорошо поставленным голосом священнослужителя. — Какие новости?

— Разные, преподобный. А как вы сами?

— Не очень хорошо. Мы сейчас в похоронном бюро и ждем, когда семья приедет с телом, поэтому для радости причин нет. Чем могу быть вам полезным?

— Вы оказались правы насчет волнений, преподобный. Я вам тогда не поверил, и мне очень жаль. Я должен был к вам прислушаться. А теперь с каждой минутой становится все хуже. У нас уже было восемь пожаров, больше десяти человек арестованы, есть раненые, и, похоже, это только начало. Толпу в Сивитан-парке разогнали, но теперь все собираются в парке Вашингтона, люди прибывают. Не удивлюсь, если скоро кто-нибудь погибнет.

— Убийство уже состоялось, мэр. И я жду тело убитого.

— Мне искренне жаль.

— Зачем вы звоните, мэр?

— Вас уважают члены общины, вы были пастором Драмма. Я прошу вас отправиться в парк Вашингтона и призвать людей к спокойствию. Вас они послушают. Насилие и беспорядки ни к чему хорошему не приведут.

— У меня к вам один вопрос, мэр. Ваша полиция действительно применила слезоточивый газ против молодежи в Сивитан-парке? Я услышал об этом несколько минут назад.

— Боюсь, что да. Это было признано необходимым.

— Нет, никакой необходимости в этом не было. Потравив наших детей газом, полиция только подлила масла в огонь. Не рассчитывайте на то, чтобы я исправлял ваши ошибки. Спокойной ночи.

В трубке послышались гудки.

Робби в сопровождении Аарона Рея и Фреда Прайора вышел к микрофонам и камерам и ответил на вопросы. Он объяснил, что Тревис Бойетт по-прежнему у него в офисе и не хочет ни с кем говорить. Один из журналистов спросил, может ли он войти и взять у Бойетта интервью. Робби резко ответил, что может, если хочет попасть за решетку или получить пулю, и предостерег всех от подобных действий. Ему задали вопросы о последней трапезе, последнем слове и всем прочем в этом роде. Кто присутствовал на казни? Было ли какое-то общение с родственниками жертвы? Робби считал эти вопросы абсолютно пустыми, но чего можно было ждать от людей, живущих в мире, где казнят невиновных?

Через двадцать минут он закончил пресс-конференцию и поблагодарил журналистов. Те, в свою очередь, поблагодарили его. Он снова обратился к ним с просьбой уехать и больше не возвращаться. Если Бойетт передумает и захочет говорить, Робби пообещал, что даст ему телефон и номер.

Пастор Шредер наблюдал за ходом пресс-конференции, стоя в стороне, на террасе под навесом, откуда его никому не было видно. Он разговаривал с Даной по телефону, рассказывая ей о последних событиях, когда та вдруг увидела на экране телевизора Робби Флэка. Она следила за новостями по кабельному каналу и неожиданно включилась прямая трансляция из Слоуна.

— Я стою в пятидесяти футах сзади, там, где темно, — сказал Кит, понизив голос.

— Он выглядит усталым, — сказала Дана. — Усталым и, возможно, немного сумасшедшим.

— Ты права, — подтвердил Кит. — Усталость приходит и уходит, но мне кажется, он всегда был не от мира сего.

— Он похож на человека, который не привык сдерживаться.

— Так и есть, но за этой резкостью скрывается отзывчивость.

— А где сейчас Бойетт?

— Здесь, в здании, в кабинете, где есть телевизор и еда. Он старается не выходить и правильно делает! Здесь все знали Донти и любили его. У Бойетта друзей тут нет.