Затем колесо судьбы снова совершило оборот. На германской сцене появился Адольф Гитлер. Все изменилось. Коренным образом изменились и наши взаимоотношения с Польшей. Рейх заключил пакт о ненападении и договор о дружбе с нашим восточным соседом[12]. Мы были освобождены от кошмара возможного нападения со стороны Польши. Одновременно, однако, заметно охладели политические отношения между Германией и Советским Союзом, ибо фюрер, с тех самых пор, когда он начал выступать перед массами, достаточно ясно выражал свою ненависть по отношению к большевистскому режиму. В этой новой ситуации Польша должна была чувствовать себя свободнее. Но эта большая свобода не была теперь для нас опасной. Перевооружение Германии и серия внешнеполитических успехов Гитлера делали нереальной возможность использования Польшей своей свободы для наступления против рейха. Когда она выразила свою даже несколько чрезмерную готовность принять участие в разделе Чехословакии, возможность ведения переговоров по пограничному вопросу казалась вполне возможной.

Во всяком случае, ОКХ до весны 1939 г. не имело в своем портфеле ни малейшего намека на план стратегического развертывания с целью нападения на Польшу. Все военные приготовления на Востоке носили до этого момента чисто оборонительный характер.

Война или блеф?

Неужели осенью 1939 г. дело должно было зайти так далеко? Хотел ли Гитлер войны или он, как осенью 1938 г. в отношении Чехословакии, собирался применить крайние меры, использовав угрозу военной силы для разрешения Данцигского вопроса и вопроса о коридоре, подобно тому, как он в свое время поступил в Судетском вопросе?

Война или блеф – вот в чем заключался вопрос, по крайней мере, для того, кто не был знаком с подлинным развитием политических событий и, прежде всего, с намерениями Гитлера. Да и кого вообще Гитлер знакомил со своими действительными планами?

Во всяком случае, те военные меры, которые были приняты в августе 1939 г., вполне могли, несмотря на существование плана «Вайс», иметь своей целью усиление политического давления на Польшу, чтобы заставить ее пойти на уступки. Начиная с лета, по приказу Гитлера велись лихорадочные работы по созданию «Восточного вала»[13]. Целые дивизии, в том числе и 18-я, постоянно сменяя друг друга, перебрасывались на несколько недель к немецко-польской границе для участия в строительстве этого «Восточного вала». Какой же смысл имело такое расходование сил и средств, если Гитлер хотел напасть на Польшу? Даже в том случае, если он, вопреки всем заверениям, рассматривал возможность ведения войны на два фронта, этот «Восточный вал» воздвигался не там, где это было необходимо. Ибо в таком случае для Германии всегда было бы единственно правильным в первую очередь совершить нападение на Польшу и повергнуть ее, на западе же ограничиваться оборонительными боями. О противоположном решении – наступление на западе, оборона на востоке – при существовавшем тогда соотношении сил не могло быть и речи. Для наступления на западе тогда не существовало также никаких планов, да и не велось никакой подготовки. Итак, если строительство «Восточного вала» в создавшейся в то время обстановке и имело какой-либо смысл, то он, очевидно, заключался только в том, чтобы оказать на Польшу давление путем сосредоточения крупных масс войск на польской границе. Начавшееся в третьей декаде августа развертывание пехотных дивизий на восточном берегу Одера и выдвижение танковых и мотопехотных дивизий в районы сосредоточения (первоначально западнее Одера), не должны были обязательно рассматриваться как действительная подготовка к наступлению. Они вполне могли являться составной частью мер по политическому давлению.

Как бы то ни было, программа обучения войск в условиях мирного времени продолжала осуществляться по существующим планам. 13 – 14августа 1939 г. в Нойхаммере я проводил последние учения моей дивизии, которые завершились прохождением войск перед генерал-полковником фон Рундштедтом. 15 августа 1939 г. проводились большие артиллерийские учения во взаимодействии с авиацией. При этом произошел трагический инцидент. Целая эскадрилья пикирующих бомбардировщиков – очевидно, получив неверные данные о высоте облаков – во время пикирования врезалась в лес. 16 августа 1939 г. проводилось еще одно полковое учение. Затем подразделения дивизии возвратились к местам своего расквартирования, которые им, правда, через несколько дней пришлось оставить, чтобы двинуться к границам Нижней Силезии.

19 августа генерал-полковник фон Рундштедт и я получили приказ 21 августа прибыть на совещание в Оберзальцберг[14] 20 августа мы выехали из Лигница на автомашине и добрались до района Линца, где переночевали у моего зятя, владевшего здесь имением. 21 августа утром мы прибыли в Берхтесгаден[15]. К Гитлеру были вызваны все командующие группами армий, а также командующие армиями со своими начальниками штабов и соответствующие им по рангу, начальники авиационных и военно-морских командований.

Совещание или, скорее, речь, с которой Гитлер обратился к высшим военным чинам, – после событий, которые имели место в прошлом году в ходе Чешского кризиса во время совещания с начальниками штабов, он больше не допускал никаких обсуждений, – была произнесена в большом зале его резиденции «Бергхоф», из окон которого открывался вид на Зальцбург. Незадолго до прихода Гитлера появился Геринг. Мы были поражены его видом. Я считал, что мы приглашены на серьезное совещание. Геринг же, по-видимому, явился на маскарад. На нем была белая рубашка с отложным воротником и зеленый кожаный жилет с большими желтыми пуговицами, обтянутыми кожей. Картину дополняли короткие, до колен, кожаные штаны и длинные шелковые носки серого цвета, которые подчеркивали огромные размеры его икр. С этими тонкими носками резко контрастировали находившиеся ниже массивные ботинки. Но все, безусловно, затмевал украшавший его живот кинжал, болтавшийся на щедро отделанном золотом поясе из красной кожи, в ножнах из кожи такого же цвета и с золотыми украшениями. Я мог только шепнуть моему соседу генералу фон Зальмуту: «Толстяку, видно, поручена охранять нашу встречу?»[16]

Обвинением на Нюрнбергском процессе по делу Верховного командования вермахта[17] были представлены различные т. н. «документы» о речи Гитлера на этом совещании. Водном из них утверждалось, что Гитлер в своей речи употреблял самые сильные выражения, и что Геринг от радости в связи с предстоящей войной якобы вскочил на стол и воскликнул «Хайль». В этом нет ни грана истины. Гитлер не произносил тогда и таких слов, как «Я боюсь, что в последний момент какой-нибудь стервец придет ко мне с предложением о посредничестве». Речь Гитлера, правда, была выдержана в духе ясной решимости, но он был слишком хорошим психологом для того, чтобы не знать, что ругательствами или тирадами нельзя воздействовать на людей, которые присутствовали на этом совещании.

Содержание его речи в основном правильно изложено в книге Грейнера «Высшее руководства вермахта в 1939–1943 гг.»[18]. Грейнер основывается при этом на устной передаче содержания этой речи полковником Варлимонтом для журнала ОКВ и на стенографической записи адмирала Канариса. Заслуживают внимания также некоторые записи из дневника генерал-полковника Гальдера[19], хотя мне представляется возможным, что в дневнике, как и в передаче содержания полковником Варлимонтом и Канарисом, есть и высказывания, которые они слышали от Гитлера не на том совещании, а при других обстоятельствах.