В 1913 г. Дитфурт, к моей радости, снова возвратился в полк, и мы вместе поступили в Военную академию. Но вскоре его снова отозвали на пост старшего адъютанта полка, – доказательство того, что начальники высоко ценили его как высокоодаренного офицера. Тем не менее, мы продолжали оба служить вместе в Берлине. Война снова разделила нас. Дитфурт начал войну на посту старшего адъютанта кадрового, а я – запасного полков. Судьбе было угодно, чтобы мы, как это иногда бывает в жизни, опять сошлись вместе во время сражения на Сомме в штабе 1-й армии на должностях штабных офицеров. Летом 1917 г. Дико снова отозвали. Чета кайзера вспомнила о его замечательных способностях как воспитателя и пожелала, чтобы он посвятил себя воспитанию сыновей кронпринца. На этот пост нельзя было подобрать человека, который бы лучше справился с этими обязанностями. Для самого Дитфурта это было, однако, тяжелым ударом – во время войны вдруг возвращаться на родину. Придворным он так никогда и не стал. И после революции, с которой его задача потеряла первоначальный смысл, он остался верен этой своей задаче. После окончания воспитания принцев он поступил в услужение к кронпринцу. Когда он решил, что кронпринц больше не нуждается в нем, он сейчас же последовал велениям своего сердца и снова стал солдатом. Еще несколько мирных лет ему суждено было провести на должности инструктора вначале своего батальона, а затем своего полка. Вражеская пуля настигла его, когда он шел во главе своих гвардейцев в первых рядах, стреляя из винтовки.

Смерть не пощадила и моей семьи. Во время польской кампании старший брат моей жены, ротмистр запаса Конрад фон Лёш, был тяжело ранен в позвоночник. Это было 9 сентября во время сражения на Бзуре. Он служил в разведывательном батальоне. Ему принадлежало бывшее имение его отца в Лорцендорфе (Силезия); он был женат на графине Цедлиц и имел трех детей. Даже такой гений хирургии, как Зауербрух, не смог спасти его. Все же этот большой специалист своим искусством, а прежде всего своим сердечным отношением, смог несколько облегчить тяжелые страдания в последние месяцы жизни моего шурина. Он умер в возрасте 40 лет в марте 1940 г. в клинике Шарите в Берлине. Эта потеря была тяжелым ударом для нас всех, в особенности для моей жены, которая, будучи младше его всего на один год, росла вместе с ним. Этот человек, идеалист, очень любил своих детей, по-дружески относился к людям в своем имении, был страстным любителем верховой езды и солдатской профессии. Он останется в памяти не только своих близких.

5 октября Гитлер устроил парад Победы в Варшаве. На большой аллее, ведущей от Бельведера к дворцу[71], дефилировали мимо него одержавшие победу дивизии, оказавшиеся теперь в Варшаве и ее окрестностях. Несмотря на участие в тяжелых боях и перенесенные тяготы военной жизни, войска производили прекрасное впечатление. В глазах молодых солдат сияла гордость, вызванная одержанной в этой «молниеносной кампании» победой.

К сожалению, парад окончился неприятным эпизодом, который одновременно пролил яркий свет на отношение Гитлера к офицерам сухопутных сил.

Было предусмотрено, что Гитлер, незадолго до своего вылета, на аэродроме[72] будет побеседовать с командирами соединений, участвовавших в параде. Не без основания мы ожидали услышать от него несколько слов благодарности. В одном из ангаров был накрыт стол, за которым Гитлер должен был вместе с командирами отведать суп из полевой кухни. Однако когда он вошел в ангар и увидел стол, накрытый белой скатертью и украшенный осенними цветами, он резко развернулся, подошел к полевой кухне, стоявшей рядом с ангаром, попробовал несколько ложек супа, поговорил с окружившими его солдатами и улетел. Очевидно, подобным отношением он хотел подчеркнуть свою «близость народу». Я, однако, сомневаюсь, что наши бравые гвардейцы действительно одобрили его поведение. Они, вероятно, вполне бы поняли, если бы глава государства, после таких побед, отдав дань уважение командирам, выказал свою признательность и самим войскам. По отношению к первым же его поведение было явной бесцеремонностью, которая в такой момент заставляла задуматься.

Польская кампания в то время получила название блицкрига[73]. Действительно, эта кампания по быстроте ее проведения и результатам являлась единственной в своем роде, пока впоследствии наступление немецких войск на Западе не явилось подобным же достижением, только в еще более широких масштабах.

Чтобы, однако, правильно оценить события, надо учесть сказанное в предыдущей главе о перспективах, открывавшихся в этой войне перед Польшей. Действительно, эта кампания должна была быть выиграна немцами, если учесть гораздо более благоприятную для них обстановку перед началом военных действий, а также их превосходство при наличии двух предпосылок:

– во-первых, немецкое командование должно было пойти на большой риск, оголив фронт на Западе, чтобы добиться необходимого перевеса в силах на Востоке;

– во-вторых, западные державы не должны были воспользовались этими рискованными действиями, чтобы своевременно прийти на помощь полякам.

Не подлежит сомнению, что события могли развиваться совсем иначе, если бы западные державы начали наступление на Западе как можно раньше. Правда, польское командование должно было бы учесть этот факт и, проявив немного больше здравого смысла, не растрачивать с самого начала свои силы, стремясь удержать то, что сохранить было нельзя. Оно должно было бы, наоборот, с самого начала кампании сосредоточить все свои силы на наиболее важных участках, направив все свои усилия на то, чтобы выиграть время, и в конце концов ввергнуть немцев в пучину войны на два фронта. Храбрость, с которой польские солдаты сражались до последнего, давала польскому командованию возможность продержаться до того момента, пока союзники, выйдя на Рейн, не заставили бы командование вермахта раньше времени прервать операции Польской кампании. Таким образом, как однажды выразился граф Шлиффен, побежденные и на этот раз внесли свою лепту в дело победы, одержанной противником.

С другой стороны, необходимо, однако, признать, что быструю и решительную победу, одержанную в Польской кампании, следует все же приписать не только благоприятной оперативной обстановке, но и достигнутому благодаря большому риску численному превосходству вермахта, лучшему управлению войсками и более высоким боевым качествам немецких войск.

Важную роль в достижении высоких темпов ведения кампании сыграли новые принципы использования самостоятельно действующих танковых соединений, также поддержка авиации, сразу же добившейся подавляющего превосходства в воздухе. Однако решающим фактором, наряду с неоднократно доказанной отвагой немецкого солдата и его готовностью к самопожертвованию, можно также назвать наступательный порыв, который овладел немецкими штабами и войсками. Насколько очевидно, что высокий уровень технического оснащения армии в значительной степени объяснялся энергией Гитлера, настолько же ясно, что одно превосходство в вооружении ни в коей мере не могло обеспечить столь быстрой и решительной победы.

Самым важным, однако, было то, что тот небольшой рейхсвер, на который многие в свое время смотрели с пренебрежением, сумел спасти костяк армии после поражения в Первой мировой войне и возродить великие традиции Германии в области обучения и вождения войск. Новая немецкая армия – вермахт – была детищем этого рейхсвера. Можно сказать, что она была единственной армией, которая сумела преодолеть вырождение военных действий в затяжную «окопную войну» или, как выразился генерал Фуллер, характеризуя боевые действия в последний период Второй мировой войны[74], в «торговлю железом». Германской армии удалось с помощью новых видов вооружения вновь овладеть подлинным искусством ведения маневренной войны. Самостоятельность, какую в такой степени не имели командиры никакой другой армии – вплоть до унтер-офицеров и рядовых пехотинцев – вот в чем всегда состоял секрет успеха немецкой армии. И это наследство опять-таки сберег и передал вермахту рейхсвер. Новая армия с честью выдержала свое первое испытание. Верховное командование сухопутных войск (ОКХ) пока еще могло действовать без вмешательства со стороны. Командующие еще имели в своих руках всю полноту власти. Войска еще могли проводить операции чисто военного характера, и поэтому они пока еще велись по законам традиционной войны.