Они провожали меня на вокзал Сен-Лазар, закрыв на утро свой гараж. Папа, с лукавым видом остепенившегося хулигана, и мама, с лицом счастливой обезьянки. Они говорили, что мне повезло. Мама плакала, когда я поднимался в вагон, а отец просил меня беречься от простуды. Он изучил маршрут, которым ходят корабли из Европы в Америку, и знал, что они почти пересекают полярный круг. Они стояли на перроне до самого отправления поезда. Их девиз был: «Ничего не делать наполовину». Особенно если это касалось их единственного сына. К примеру, решив подарить мне билет на корабль, они выбрали «Титаник». На самом деле надо говорить «Титанику», так как по-английски корабль женского рода, для англичан корабли — женщины. Значит, я, рассказывая мою историю, буду говорить не «он, „Титаник“», а «она, „Титаника“», исключая реплики Филемона Мерля, потому что он говорил по-французски.

Трансатлантический поезд достиг Шербура в пятнадцать тридцать. Я читал. Пассажиры второго класса читают. Пассажиры первого класса не имеют желания читать. У пассажиров третьего класса нет времени на чтение. На «Титанике» только у пассажиров второго класса была библиотека. Иногда кто-нибудь из пассажиров первого класса, обычно мужчина, прокрадывался в наше аккуратно прибранное помещение, быстро хватал с полки книгу и устраивался в укромном уголке, как будто не хотел, чтобы его застали за этим занятием. В зале ожидания морского вокзала я тоже сидел с книгой в руках. Некоторые женщины так прекрасны, что их нельзя рассматривать, — на этот случай хорошо иметь в руках роман. Я влюбился в Мэдлин Астор. Шляпа скрывала ее лицо настолько, насколько я старался его не разглядывать, но каждое ее движение было исполнено нежности, а еще я успел заметить ее голубые детские глаза. Ожидание затянулось — пассажирское судно запаздывало из-за инцидента в порту Саутгемптона, и я влюбился в другую пассажирку первого класса, Эмму Шабер. Полные губы, маленький мечтательный нос, белая шляпка. Она путешествовала одна. Зал ожидания морского вокзала в Шербуре был единственным местом, кроме спасательных шлюпок и бездны Атлантического океана, где первый и второй классы «Титаники» смешались, — как ни громко это сказано.

Мне досталась каюта номер «Е104» — хорошее предзнаменование. Это было маленькое светлое помещение, пахнувшее свежеструганным деревом и краской, с двумя кроватями. Я посмотрел на Шербур через иллюминатор, потом распаковал чемодан. В газетах о размерах «Титаники» уже столько писали, что я, мысленно поставив себя рядом с Мэдлин Астор и Эммой Шабер, не увидел в ней ничего из ряда вон выходящего, корабль как корабль. Только вот корма у нее, на мой взгляд, слишком выдавалась, прямо как готтентотская задница. Мой сосед по каюте вошел, когда я заканчивал устраиваться. Он протянул мне руку и представился:

— Филемон Мерль.

— Жак Дартуа.

— Француз?

— Да. Я сел в Шербуре.

— Я тоже, но это не мешает мне быть люксембуржцем. Слово любопытное, люксембуржец. [1]Люкс в буржуа. По делам едете?

— Развлекаться.

— Действительно, для деловых поездок вы молоды.

— Мне двадцать два.

— Ну, а я из нью-йоркской Атлантической страховой компании СО, которая застраховала это судно. Я — детектив. Раньше работал в полиции, но в Люксембурге полицейскому не выдвинуться: убийств не случается, да и воров почти нет. Ладно, хватит болтать, а то опоздаем на ужин, нехорошо, в первый день…

Он был толст и неуклюж, но в его движениях была своеобразная грация и легкость. Я сожалел, что, разделив каюту с франкофоном, не смогу практиковаться в английском, но то, что мы говорили на одном языке, нас сразу сблизило. В обеденном зале палубы «D» мы сели друг напротив друга. Столы были шести-восьмиместные, некоторые из них были наполовину пусты. С нами сели трое англичан, говоривших между собой. Филемон задал мне несколько кратких вопросов о моей жизни. Старшие охотно расспрашивают молодых, может быть, потому, что тем еще нечего рассказывать о себе. Я недавно провалил экзамен на звание агреже по английскому языку; чтобы меня утешить, мои родители оплатили этот билет на «Титанику». Я рассчитывал несколько недель провести в Нью-Йорке, где один папин знакомый добился успехов в торговле обувью, и вернуться на другом судне, попроще, может быть на «Франции» или каком-нибудь корабле «Кьюнарда». [2]

Мерль закончил есть свой торт с лимоном и сказал, что ему пора начинать расследование.

— Потому что я не путешествую просто так.

Не успел он отвернуться, как я почувствовал, что мне его не хватает. На вид ему казалось больше сорока, но меньше шестидесяти, притом что в нем было добрых сто десять кило, если не все сто двадцать. Жаль, что он мне не предложил помогать ему в расследовании. Может, мне стоило его попросить об этом? Я поднялся, раскланиваясь со своими соседями но столу. Это были братья Джилл: Эдгар, Фредерик и Ральф, соответственно двадцать четыре, двадцать и двадцать два года.

В те времена мелкие буржуа, на «Титанике» или где бы то ни было, скучали, потому что им негде было повеселиться. От скуки люди брались за книги. У нас на палубе «В» для развлечений были только курительное и прогулочное помещения, тогда как в распоряжении пассажиров первого класса помимо этого имелись два кафе, ресторан и многочисленные салоны. Я прошелся по палубе. Воздух был свежий, море спокойное. Там прогуливалась Мэдлин Астор, белая конфетка, которой мне никогда не хрустеть, разве что случится кораблекрушение. Спустившись в библиотеку, я нашел там нескольких невзрачных молодых девиц с маменьками да еще двух или трех мечтательных рантье, сказал себе, что в этот вечер мне не грозит расстаться с невинностью, и вернулся в каюту «Е104».

Проснувшись наутро, я обнаружил, что мой сосед еще не вернулся. Ночевал он у пассажирки первого класса или всю ночь вынюхивал секреты «Титаники»? Я вышел на прогулочную палубу, где увидел капитана Э. Дж. Смита, единственного на судне, кто встал раньше меня. Не спится? Сначала я заметил его широкую спину, от которой исходила как бы аура тоски. Превосходная фуражка возвышалась над безупречным белобрысым затылком. Его твердые шаги отдавались в рассветной тишине. Руки он заложил за спину. Около зимнего сада я подошел к нему, чтобы засвидетельствовать свое почтение. Он повернул ко мне свое знаменитое ныне лицо старого англо-саксонского морского волка. Его точеные черты внушали доверие взрослым, а приятная улыбка восхищала всех детей. Он гладил мальчиков по головке, целовал девочек. Мерль говорил, что если в первом классе попадалась красивая вдова или разведенная, то капитан был не прочь завести интрижку. Он не трогал ни девиц, ни замужних, опасаясь неприятностей от отцов и мужей, за что руководство компании «Уайт Стар Лайн» было ему признательно.

— Разрешите представиться — Жак Дартуа, пассажир второго класса.

Смит устало посмотрел на меня. Разве это нормально — быть таким усталым, едва встав с постели? Он или нездоров, или провел бурную ночь с женщиной. В том и другом случае на него нельзя положиться. Что-то было не так с его лицом, как если бы рот был на месте носа и глаза на месте ушей. Но нет — просто Смит плакал горючими слезами.

— Что-то случилось, капитан?

Он не отвечал. Стоял неподвижно, смотрел на меня и плакал.

— Могу ли я что-то сделать для вас?

Он вынул из кармана брюк большой розовый носовой платок и шумно высморкался. Желтый день поднимался над морем, спокойным, как озеро. Смит протянул ко мне трясущуюся руку. Болезнь Паркинсона? Он коснулся моего плеча:

— Как вас зовут?

Я это уже говорил, но он забыл.

— Жак Дартуа.

— Из Парижа?

— Из Шарантон-ле-Пон.