— Тогда, может быть, они видят, что мы находимся в Огайо? — спрашиваю я.

— Черт. Может быть. Вероятно. Но я серьезно, задумайтесь об этом. Если Старейшины дали вам все это добро в Ларцах, значит, они дали бы вам и средство общаться друг с другом. Правильно? Может быть, мы каким-то образом нашли ключ и теперь знаем, где находится тот, кому требуется наша помощь, — говорит он.

— А может, кого-то из наших пытают и заставляют вступить с нами в контакт и заманить в ловушку, — добавляет Шестая.

Я уже готов согласиться, как вдруг очертания Земли расплываются и весь шар начинает вибрировать от женского голоса, который говорит:

— Adelina! ¡Despierta! ¡Despierta, por favor! Adelina!

Я чуть не кричу в ответ, но тут шар вдруг сжимается, и возвращается привычный вид из семи сфер.

— Вау, вау, вау! Что это сейчас случилось? — спрашиваю я.

— Я бы сказал, что сигнал прервался, — говорит Сэм.

Я ловлю камень, когда он прыгает с девятой ступеньки, но он больше не светится. Я трясу его в ладони. Дую на него. Кладу на открытую ладонь Аделины. Но он не меняет своего нового бледно-голубого цвета, и я боюсь, что я его поломала. Я осторожно кладу его обратно в Ларец и вынимаю веточку.

Сделав глубокий вдох, я выставляю ее в одно из двух окон и концентрируюсь на другом ее конце. Возникает какая-то магнетическая сила. Но прежде чем я успеваю ее проверить и оценить, я слышу, как внизу башни со скрипом открывается дубовая дверь.

Пока мы едем, я несколько раз пытаюсь восстановить сигнал, но всякий раз, когда солнечная система запускается, она действует как обычно. Уже почти полночь, и я готов попробовать помудрить с камнями и другими предметами из Ларца, но тут на горизонте появляется россыпь городских огней. Справа от дороги нас встречает тот же знак, какой мы видели несколько месяцев назад, когда за рулем был Генри:

— Добро пожаловать домой, — шепчет Сэм.

Я прижимаюсь лбом к стеклу и узнаю заброшенный амбар, старое объявление насчет яблок, зеленый пикап, все еще выставленный на продажу. Меня охватывает теплое чувство. Из всех мест, где я жил, Парадайз — самое любимое. Здесь у меня появился лучший друг. Здесь развилось мое первое Наследие. Здесь я влюбился. Но в Парадайзе я также столкнулся со своим первым могадорцем. Здесь произошла моя первая настоящая битва, и я познал настоящую боль. Здесь погиб Генри.

Берни Косар запрыгивает рядом со мной на сиденье. Его хвост виляет с немыслимой быстротой. Он прижимает нос к маленькой трещине в стекле и возбужденно принюхивается к знакомому воздуху.

Мы съезжаем влево на первую же боковую дорогу, делаем еще несколько поворотов, то и дело разворачиваемся и едем обратно, чтобы убедиться, что за нами нет слежки, и ищем правильное и наименее подозрительное место, где оставить наш джип. По ходу дела мы еще раз продумываем план.

— После того как мы находим передатчик, мы сразу возвращаемся к машине и немедленно уезжаем из Парадайза, — говорит Шестая. — Так?

— Так, — говорю я.

— Мы больше ни с кем не встречаемся и едем. Уезжаем.

Я знаю, что она подразумевает Сару, и прикусываю губу. После стольких недель в бегах, я наконец вернулся в Парадайз, а мне говорят, что мне нельзя ее увидеть.

— Ты понял, Джон? Мы уезжаем? Сразу же?

— Ну, хватит уже. Я знаю, к чему ты клонишь.

— Извини.

Сэм паркуется на темной улице под кленом в трех километрах от своего дома. Я ступаю на асфальт, мои легкие делают первый настоящий глоток воздуха Парадайза, и мне сразу хочется вспомнить — вспомнить Хэллоуин, и как я возвращался домой к Генри, и как сидел на диване рядом с Сарой.

Мы не хотим рисковать, оставляя Ларец в пустой машине. Шестая открывает багажник, достает его и ставит себе на плечо. Подвинув его поудобнее, она становится невидимой.

— Подожди, — говорю я. — Мне надо кое-что взять. Шестая?

Шестая появляется, я открываю Ларец, достаю нож и засовываю его в задний карман джинсов.

— О'кей. Теперь я готов. Берни Косар, дружище, ты готов?

Берни Косар превращается в маленькую сову и взлетает на нижнюю ветку клена.

— Ну, начали. — Шестая поднимает Ларец и снова исчезает.

Мы бежим. Сэм держится за мной. Я перепрыгиваю через ограду и в хорошем темпе бегу краем поля. Примерно через километр я ныряю в лес. Мне нравится, как ветки хлещут меня по груди и рукам, как мои джинсы рассекают высокую траву. Я часто оглядываюсь через плечо: Сэм не отстает дальше, чем на сорок шагов, перепрыгивает через бревна, нагибается под ветвями. Я слышу рядом шорох, но не успеваю дотянуться до ножа, как Шестая шепчет, что это она. Я вижу, как она приминает траву, и бегу по ее следу.

По счастью, Сэм живет на окраине Парадайза, где соседние дома стоят на значительном удалении друг от друга. Я останавливаюсь на самой опушке и вижу его дом. Он маленький и скромный, с белым алюминиевым сайдингом и черной крышей из мягкой черепицы. Справа из крыши торчит тонкая труба, задний двор огорожен высоким деревянным забором. Шестая материализуется и опускает Ларец на землю.

— Здесь? — спрашивает она.

— Здесь.

Через тридцать секунд подлетает Берни Косар и садится мне на плечо. Через четыре минуты Сэм пробирается через полосу кустарника и встает рядом с нами. Он тяжело дышит, руки твердо уперты в бока. Он смотрит на стоящий в отдалении дом.

— Как ты себя чувствуешь? — спрашиваю я.

— Как дезертир. Как плохой сын.

— Подумай, как твой отец гордился бы тобой, если мы сумеем достать то, что надо, — говорю я.

Шестая становится невидимой и отправляется на разведку. Она заглядывает в тени близлежащих домов, осматривает задние сиденья всех стоящих вдоль улицы машин. Вернувшись, она говорит, что вроде все нормально, только на доме справа установлен сенсор, срабатывающий на движение. Берни Косар улетает и садится на конек крыши.

Шестая берет Сэма за руку, и они становятся невидимыми. Я в обнимку с Ларцом иду за ними к заднему забору. Они появляются. Первой перелезает Шестая, за ней Сэм. Я бросаю им Ларец и тоже быстро перелезаю. Мы прячемся за разросшимся кустарником, и я обвожу взглядом двор: деревья, высокая трава, большой пень, ржавые качели и рядом с ними старая тачка. На задней стороне дома слева расположена дверь, а справа — два темных окна.

— Вон там, — шепчет Сэм, показывая рукой.

То, что я сначала принял за пень посередине двора, при ближайшем рассмотрении оказывается широким каменным цилиндром. Прищурившись, я различаю на нем какой-то треугольный предмет.

— Мы скоро вернемся, — шепчет Шестая Сэму.

Взяв Шестую за руку, я становлюсь невидимым и говорю:

— Ладно, Орел Гуд. Охраняй Ларец так, будто от этого зависит моя жизнь. Потому что так оно и есть.

Мы с Шестой осторожно идем к колодцу по густой траве и опускаемся перед ним на колени. По окружности солнечных часов проставлены цифры — от одного до двенадцати справа, от одного до двенадцати слева, а в верхней части часов стоит ноль. Вокруг цифр начертаны линии. Я уже хочу взяться за треугольник, стоящий посередине и попробовать покрутить его, когда слышу сдавленный возглас Шестой.

— Что? — шепчу я, поднимая глаза к черным окнам.

— Посередине. Смотри. Знаки.

Я снова вглядываюсь в солнечные часы, и у меня перехватывает дыхание. Они почти неразличимы, и их легко проглядеть, но в центре круга мелко выбиты девять лорикских знаков. Я опознаю цифры от одного до трех, потому что они сходятся с формой шрамов на моей лодыжке, но остальные мне не знакомы.

— Еще раз, когда у Сэма день рождения? — спрашиваю я.

— Четвертого января тысяча девятьсот девяносто пятого года.

Треугольник щелкает, как замок, когда я поворачиваю его вправо к лорикской цифре один. Я сглатываю комок в горле и поворачиваю его влево, к цифре, которая должна быть четверкой. Мой номер. Потом кручу треугольник к одному, пяти, девяти, снова, делая полный оборот, к девяти и к пяти. Несколько секунд ничего не происходит, а потом солнечные часы начинают шипеть и дымиться. Мы с Шестой отступаем и смотрим, как бетонная крышка колодца с громким, отдающим эхом скрежетом отъезжает в сторону. Когда дым развеивается, я вижу внутри лестницу.