— Да, мадам, — вымолвил он.
Клаудия зачарованно наблюдала за этой сценой. Но Мириам этим не удовлетворилась.
— Это меню, — позволила я ей отметить, — ужасно. Холодная спаржа в качестве закуски за шестнадцать долларов! Кто тратит такие деньги?
— Моя дорогая, — Клаудия приподнялась на стуле, — это не твои деньги. Ты не будешь возражать, если я, вместо икры, закажу устрицы?
— Если тебе так хочется, — ответила я. — Что ты возьмешь на закуску?
— Стейк? — спросила она. — Это возможно?
— Пусть официант тебе что-нибудь порекомендует, — ответила я. — Пусть заслужит свои чаевые. Я возьму салат «Цезарь» и мясо под соусом тартар. И то и другое готовят на столе. Забавно будет посмотреть.
Официант дал ясно понять, что не заинтересован в двух пожилых дамах.
— Вам это не понравится, — коротко сказал он, когда я заказала мясо по-тартарски. — Это сырое мясо.
С его стороны это было крайне неразумно.
— Понравится, — сказала я, — но только если мясо будет нарублено вручную. Пожалуйста, предупредите шеф-повара, что если он нарежет мясо в процессоре, я ему отправлю его обратно.
— Да, мадам, — сказал он во второй раз.
Затем нам пришлось терпеть покровительственный тон сомелье.
— «Пино Нуар резерва»? — медленно повторил он похоронным голосом.
Я нарочно заказала одно из самых недорогих вин в меню. Он громко вздохнул.
— Очень хорошо, мадам.
Его манеры давали понять, что люди, тратящие на вино какие-то пятьдесят долларов, недостойны его внимания. Все с тем же скорбным видом, шаркающей поступью он отошел от столика. Я смотрела ему вслед с выражением, не обещавшим ничего хорошего следующему работнику ресторана, который приблизится к нашему столу.
Под горячую руку попал официант с устрицами на подносе.
— О, — сказала я, как только он поставил их на стол. — Устрицы мальпек.
Я принюхалась и удивилась:
— Подали с кетчупом и хреном, о чем они думали?
Я тронула вилкой одного несчастного моллюска.
— Ты не можешь их есть, — сказала я Клаудии и повернулась к официанту. — Их слишком давно вынули из воды.
— Откуда ты знаешь? — спросила Клаудия.
Я ткнула в круглое брюшко устрицы и посмотрела, как оно содрогнулось.
— Видишь, какая сухая, — сказала я. — В раковине устрицы должно было сохраниться много жидкости. Сухость может быть вызвана трещиной в панцире, или устрица открылась, в общем, это плохой признак. Все выдает цвет. Видишь, какой он тусклый? Когда устрицу достают из воды, она так и блестит. Она похожа на… — Я сделала паузу, подыскивая сравнение. — На лунный камень, — с этими словами я повертела перед ней материнским кольцом. — И чем дольше устрица находится вне воды, тем более тусклым становится ее цвет. Эта, как видишь, совсем не блестит.
Я отправила устрицы назад. Клаудия печально смотрела им вслед.
Затем я опустила ложку в биск с омаром и заметила, что суп жидкий и сладкий. Для моей матери любой суп был недостаточно горячим, и этот тоже не стал исключением. Я снова призвала официанта.
— Теплый суп не годится для еды, — заявила я. — Пожалуйста, отнесите на кухню и не возвращайтесь, пока он не закипит.
Он уже взял супницу, когда меня посетила еще одна мысль.
— И проследите, чтобы куски омара сначала вынули. Я откажусь от блюда, если омар станет жестким.
Он кивнул и унес сомнительный суп.
Мама обрадовалась бы, если бы ей удалось отвергнуть и спаржу. К сожалению, кроме цены — три доллара за штуку — я не нашла в ней изъяна. Но когда официант принес салат «Цезарь», мама внутри меня решила, что в нем слишком много анчоусов.
— Прошу прощения, — сказала я сладким голоском, — но в салате слишком много рыбы. Приготовьте мне другой.
Он яростно глянул на меня, очистил тарелку и принялся за дело.
— Стоп! — закричала я.
Официант замер с вилкой в руке.
— Вы уверены, что яйцо сварено всмятку? — спросила я.
— Да, мадам, — ответил он, в его голосе слышалось изнеможение, смешанное с ворчливым уважением. — Его варили точно одну минуту.
— Очень хорошо, — сказала я и пристально смотрела за тем, как он осторожно готовит приправу. — Будьте осторожны с этим сыром, — предупредила я, когда он почти заканчивал. — Переборщите, и блюдо будет испорчено.
Подняв на меня глаза, он осторожно припудрил салат тертым пармезаном, пока я не сделала знак, что этого количества будет достаточно.
— Теперь вам нравится? — тревожно спросил он, когда я положила в рот первую ложку салата.
Я почувствовала, как торжествующая улыбка матери раздвинула мне губы. Я наклонила голову, как это делала она.
— Превосходно, — сказала я. — Вы превзошли самого себя.
Взмахнула рукой, отпуская его, и отправила в рот следующую ложку «Цезаря». Официант покатил тележку от нашего стола, каждый мускул его спины, казалось, ощущал облегчение.
«Пожилой дамой быть чрезвычайно удобно, — говаривала мать. — Я могу попасть на любое бродвейское шоу, даже если написано, что все билеты проданы. Когда мне говорят, что билетов нет, я просто стою на месте. В кассе всегда есть парочка билетов, и в конце концов они их мне отдают, лишь бы только я ушла. Что им еще остается?» Я знала, что мама гордилась этим своим талантом так же, как гордилась способностью поставить на место официанта. Чего я не знала, так это того, что незаметно для себя усвоила все ее трюки.
Нарезанный кольцами лук оказался холодным; я отправила его назад. В мясе по-татарски оказалось слишком много вустерского соуса, и я хотела отказаться от него.
— Не надо, прошу тебя, — взмолилась Клаудия. — Все это начинает напоминать второй акт «Укрощения строптивой», и каждый раз мне от него бывало неловко.
— Но ты не можешь позволить им так с собой обращаться, — сказала я. — Если не станешь настаивать на хорошем обслуживании в ресторанах, то винить будешь только себя.
Клаудия ничего не сказала. Но когда я решила, что сливочная помадка на моем пломбирном десерте недостаточно горячая, то по выражению ее лица поняла: ей хочется избавить бедного официанта от унижения. Хотя бы ради того, чтобы не мучиться самой.
Как только мы вышли из дверей, я стянула с головы парик и освободила волосы от нейлоновой сетки. Запустила пальцы в кудри, тряхнула головой.
— Все, будьте свободны, — сказала я.
Клаудия взглянула на меня.
— Скажи, — спросила она, — ты верила во все то, что говорила?
— Нет, — я обрадовалась, что ко мне вернулся собственный голос. — Это все мама. Она устраивала сцены в каждом ресторане и делала меня несчастной. Я готова была съесть все что угодно, лишь бы не отсылать еду обратно.
— Твой отец чувствовал то же самое, — сказала Клаудия. — Однажды он рассказал мне, как ему было неудобно из-за ее поведения.
— У многих людей такие же ощущения, — сказала я. — На прошлой неделе я ходила на ленч с Фрэнком Прайалом, винным критиком из нашей газеты. Он попробовал вино, поколебался немного и отказался от него с явной неохотой. Вино явно было откупорено, но, когда сомелье пошел за другой бутылкой, Фрэнк сказал мне, что, если и следующая окажется такой же, он ее примет. И потом сказал разумную фразу: «Зачем приглашать с собой людей? Разве только для того, чтобы они потом об этом пожалели?»
— Если бы ты помнила об этом во время обеда, — жалобно протянула Клаудия. — Я чуть сквозь землю не провалилась.
Она глянула на меня, и ее плечи затряслись. Я видела, как от смеха искажается ее лицо. Скоро на темной улице раздались взрывы хохота. Я смеялась вместе с ней, хотя и не знала почему.
— Все было здорово, — выговорила Клаудия, остановившись, чтобы передохнуть. Держась за живот, она сказала: — Сегодня мы отомстили за всех пожилых дам Нью-Йорка.
И снова расхохоталась. Закончив смеяться, схватила меня за руки и заглянула в лицо.
— Если честно, то это приключение я не пропустила бы ни за что на свете.
— Я рада, что вы так к этому относитесь, — ответила я, — потому что завтра мы выберем более трудную цель.