— Вы нормально себя чувствуете? — спросила я, когда работа Денизы была почти завершена. — У вас такой вид, словно вы увидели привидение.

— Ты права, — Клаудия побледнела еще больше. — Я предполагала это, но не ожидала, что превращение будет таким разительным. С этим платьем и бусами…

Голос ее ослабел, и она беспомощным жестом указала на зеркало.

После маминой смерти я нашла его у нее в шкафу. Оно висело между платьями а ля Пуччи и жакетами из магазина распродаж «Леманн». Одежда источала запах духов «Джой». Платье отличалось замечательным покроем: прямая юбка, высокий ворот. Мама носила его много лет. Я раскладывала в стопки одежду со смелым рисунком и яркими красками, намереваясь отнести ее в магазин «Доброй воли». [23]Это платье я отложила в сторону вместе с жемчугом, принадлежавшим когда-то моей бабушке.

— Жемчуг любит, когда его носят, — говорила мама каждый раз, когда застегивала бусы на шее. — Надеюсь, ты не забудешь об этом, когда он станет твоим. Каждый раз, когда надеваешь бусы, жемчуг становится еще красивее.

Жемчуг тепло светился на голубом шелке платья, но матери такой наряд казался слишком спокойным, и потому она каждый раз наносила на веки ярко-зеленые тени и наклеивала поверх них крошечные серебряные звездочки.

— Вот так? — спросила Дениза, наклеив звезды на мои веки.

Она покрасила мои короткие ногти густым лиловым лаком, который предпочитала мать. Я надела на палец мамино кольцо с большим лунным камнем, и с этого момента и мои руки подключились к игре.

— Теперь посмотри, — скомандовала она и развернула меня лицом к зеркалу.

— О господи! — только и смогла я вымолвить.

Мы все замолчали, глядя на отражение.

Клаудия была права. Я никогда не замечала сходства, но, когда меня нарядили в материнскую одежду, спрятали волосы под серебристый парик и покрыли лицо морщинами, я превратилась в копию Мириам Брадно.

— Знаешь, — вымолвила под конец Клаудия, — когда ты сказала «господи», то произнесла это с кливлендским акцентом твоей матери. Даже голос стал таким, как у нее.

Молли была костюмом, надев который я почувствовала, что все мы, когда идем в ресторан, становимся до некоторой степени актерами. Каждый ресторан — театр, и самые лучшие заведения позволяют нам пускаться в фантазии и представлять себя богатыми и могущественными. Нам кажется, что мы окружены слугами, желающими нам счастья и предлагающими лучшую еду.

Но даже и скромные рестораны дают своим посетителям возможность стать кем-то другим, хотя бы на короткое время. Рестораны освобождают нас от скучной действительности, и в этом часть их очарования. Войдя в дверь, вы вступаете на нейтральную территорию, где на протяжении всей трапезы вольны быть тем, кем захотите.

В образе Молли, играющей на сцене ресторанного театра, я попросту поднялась на следующую логическую ступеньку. Слившись с образом собственной матери, совершила огромный прыжок. С чем бы сравнить свой поступок? Представьте, что вы так захвачены романом, который читаете, что испытываете не свои эмоции. Когда на моей голове появился седой парик, я превратилась в кого-то другого. Было не по себе.

Я совсем не похожа на свою мать. Да и никто на нее не похож. Она была властным человеком. Никакой робости. Прямолинейная, бесстрашная и бестактная, она всегда говорила то, что чувствовала, и делала все, что ей нравилось, не обращая внимания на последствия. Проведя ббльшую часть жизни в зависимости от матери, я поразилась, как легко встала на ее место.

Обнаружила, что это не страшно, а скорее весело. Казалось, что космос выдал мне разрешение отказаться от самой себя, действовать невзирая на обстоятельства, скандально себя вести. В конце концов, это не я совершала столь смелые поступки. Радостное сознание этого кружило голову.

— Что ты делаешь? — спросила Клаудия, когда я пошла к телефону.

Она все еще была бледна как мел и говорила быстро, словно удерживалась от обморока.

— Заказываю столик, — ответила я.

Моя мать не ходила, как все обычные люди. Она шла по миру, словно победоносная армия, готовая к новым завоеваниям. Я обнаружила, что и походка у меня изменилась. Когда мать набирала телефонный номер, она с силой нажимала на цифры, словно само давление могло ускорить подсоединение. И я проделывала это сейчас.

— Но это была всего лишь репетиция, — взмолилась Клаудия. — Сегодня мы никуда не идем.

— Конечно идем, — услышала я собственный голос. — Я одета и хочу выйти.

Свои слова я подкрепила твердым постукиванием ноги в пол.

— Прямо сейчас! Я всегда хотела пойти в «21», но Эрнст считал, что мы не можем себе это позволить. Я мечтала об этом долгие годы. Сегодня мы это и сделаем.

— Я не одета для «21», — пробормотала Клаудия.

Цвет ее лица по-прежнему напоминал о яичной скорлупе.

— Почему ты не возьмешь с собой Майкла?

— С удовольствием взяла бы, если бы он был здесь, — ответила я, — но его нет. Он в Арканзасе, работает над еще одной статьей о деле «Уайтуотер».

— Думаю, ты должна взять с собой другую подругу, которая с удовольствием с тобой отобедает, — предложила Клаудия.

— Она бы с радостью пошла, — сказала я, — но не хочу, чтобы, увидев меня, она принялась причитать. Я хочу сделать это немедленно. Мы пойдем в «21» и потратим там кучу денег. Возьмем коктейли. Закажем икру. Я уже сделала заказ. Надень пальто, дорогая, мы выходим.

Моей матери никто не мог противостоять. Ощущая себя перевоплотившейся в нее, я схватила Клаудию за руку и подтолкнула к двери, не обращая внимания на её сопротивление.

Клаудия неуверенно поднялась по узким ступеням «21» и вошла в дверь с робостью, не характерной для нее. В маленьком вестибюле она все еще плелась позади, хватаясь за мою руку, словно желая, чтобы я повернула обратно.

В обеденном зале она тихо запротестовала.

— И это «21»? — спросила она.

Это был возглас разочарования. Она смотрела на скатерти в красно-белую клетку, длинную стойку, низкий потолок со свисавшей с него тысячей игрушечных автомобилей, аэропланов и шлемов. Ее рот недовольно округлился.

— Да это же просто пародия на дешевый итальянский ресторан, — взвыла она. — На вестибюль подземки. Кажется, что здесь ничего не изменилось со времен сухого закона.

— Думаю, что не изменилось, — подтвердила я, когда метрдотель повел нас в полутемное пространство в конце зала. — И считаю, что именно в этом кроется часть его очарования.

Клаудия недовольно фыркнула.

— Должно быть, это худший столик в помещении, — заметила она, когда метрдотель остановился. — Уверена, что все важные люди сидят впереди.

Она была права. Что бы на моем месте сделала мама? Я оценила ситуацию.

— Нам нужен мартини, — решила я и позволила матери начать действовать.

Властным жестом подозвала к себе официанта. Когда он наконец-то материализовался, я твердо изложила ему свое требование.

— Джин, — сказала я. — Сухой. С оливками. Встряхнуть, а не размешивать. Я предпочитаю очень холодный.

Ходить с матерью в ресторан было для меня ужасным испытанием. Суп никогда не был достаточно горячим, мясо постоянно пережарено, салаты — слишком украшены либо лишены украшений, температура — не той, что положено. Она все отправляла обратно. Каждый раз, когда мама устраивала скандал, мне хотелось залезть под стол. И вот теперь я снова была с ней в ресторане, и впервые это мне очень нравилось. Я смотрела на официанта, приближавшегося с мартини, и радостно отметила про себя, что напиток был не в треугольном бокале.

Неожиданно я услышала материнский голос, он исходил из моего рта.

— Мартини, — сказал этот голос, — никогда не бывает вкусным, если его подают не в том бокале. Но этого уже не исправить. Однако ваш мартини теплый, а это можно исправить. Отнесите его назад, пожалуйста, и принесите холодный мартини.

Официант красноречиво на меня посмотрел: кто-по-вашему-вы-такая, но я окинула его королевским взглядом матери, и он тут же передумал.