— Стрелок, садитесь с Багси в машину — пожалуйста, друг мой, — и поезжайте во Влодаву. Круассанов там, возможно, и нет, но какие-нибудь булочки и сыр найдутся. Может быть, пакет яблок. Кофе. Про туалетную бумагу не забудьте. И носки. Предлагаю поехать через Окунинку. И не задерживайтесь.

Стрелок вышел из микроавтобуса, Багси вылез за ним. Дэвиса и девушку удалили из легковушки — первый спал на передних сиденьях, вторая — на задних, и машина выехала со стоянки. Лоусон знал, что может положиться на Стрелка, и ставил его выше всех прочих. В памяти всплыла одна из любимых фраз Клипера Рида. В особо тяжелые моменты — агент не явился на встречу или появился вдруг «хвост» — он говорил: «Похоже, Кристофер, надо поджаться, чтоб не обделаться, а?»

Он не стал ни с кем делиться своими соображениями и постарался скрыть усилившееся беспокойство. Время истекало, уходило сквозь пальцы. Все могло случиться очень скоро, а ситуация выходила из-под контроля.

Ворон смотрел прямо перед собой, не испытывая ни малейшего желания разговаривать, отвечать на вопросы.

— Разве они уже не должны были приехать? — Мужчина из второй машины открыл дверцу и, не спрашивая разрешения, сел рядом. Он уже несколько раз посмотрел на часы и в третий раз задал один и тот же вопрос. Сначала Ворон просто пожал плечами, как будто это могло сойти за ответ. Потом развел руками.

Теперь он сказал:

— Возможно, задержка.

— Какая задержка? — Голос сорвался на визгливую нотку, выдавая страх и тревогу. — Какая может быть задержка?

Проблем у Ворона хватало. Едва ли не самую большую представляли собой новички, специалисты в нужной области, не имеющие никакого практического опыта и крайне досадные. Мальчишки, не нюхавшие пороха и никогда не бывавшие на передовой, действовали на нервы, испытывали терпение и доводили порой до белого каления. Им хотелось болтать, они хотели слишком много знать и не понимали, что являются лишь винтиками в большой и сложной машине.

— Задержка может быть связана с доставкой или передачей груза. Причин достаточно.

— И долго мы собираемся здесь сидеть? Я не привык спать в машине. Я проголодался. Сколько еще?

Но и игнорировать их было нельзя — нарвавшись на грубость, они обиженно замолкали, замыкались, дулись. Любителей со стороны, людей вне проверенного круга посвященных, приходилось приглашать нередко — машина может остановиться без нужного «винтика». Перевод огромной суммы — десять миллионов долларов — зависел от того, какое заключение даст этот перепуганный болтливый идиот, подтвердит ли он, что доставленное устройство содержит некий сердечник сферической формы и размером со средний апельсин, другими словами, есть ли в нем ружейный плутоний. Ворон такое заключение дать не мог. Не могли его дать ни люди, организовавшие его путешествие, ни те, кто примет устройство в грузовом порту Гамбурга и отправят дальше, ни те, кто доставит его к месту назначения и передаст тем, кто пройдет последние метры и осуществит подрыв. Никто не мог гарантировать, что нанесенный урон оправдает расходы, те самые десять миллионов долларов. В Афганистане, где Ворон сражался с русскими и получил изменившее голос ранение в горло, таких мальчишек было немало. Они тоже много болтали и лезли в друзья. Теперь их кости белеют на склонах гор, где их поливают дожди, где с ними играют ветры. Многие погибли потому, что не умели терпеть, выносить молчание; выживали в той войне крепкие, закаленные, немногословные.

Ворон ничем не выразил ни раздражения, ни презрения.

— Будем ждать сегодняшний день и вечер. Если случилась задержка, но груз пришел, мне позвонят, и тогда будем ждать еще, пока его не привезут сюда. Если не позвонят, значит, сделка сорвалась. Продукты я попозже привезу. Я тебя не знаю, но считаю другом. И ты должен знать, что надо мной есть старшие, и им известно твое имя, известно, какие жертвы ты принес и какую преданность явил. О тебе отзываются с уважением.

Ложь давалась ему легко, и голос всегда оставался одинаковым — хриплым, скрипучим. Извинившись, Ворон вышел из машины и направился к кустам — облегчиться в укромном месте и отдохнуть от идиотских расспросов.

Во рту оставался привкус крови и бензина. Разбитые губы распухли и саднили.

Они приехали в Кобрин. Моленков узнал об этом от Яшкина, проинформировавшего друга о том, что население города, согласно последней переписи, составляет пятьдесят одну тысячу человек. К счастью для Моленкова, развивать тему он не стал, добавив лишь, что в двенадцатом веке Кобрин входил в состав Волынского княжества, в четырнадцатом перешел под власть Великого княжества Литовского, затем оказался под флагом царской России и уже в двадцатом веке достался Польше. В начале Второй мировой войны части польской армии сразились здесь с 19-м танковым корпусом генерала Гудериана. После освобождения Красной Армией Кобрин стал советским, а после ликвидации СССР остался в составе Белоруссии. Никакой другой информации о городе в саровской библиотеке не нашлось, чему Моленков был только рад. Городок оказался скучным, унылым, без каких-либо достопримечательностей. Он отхаркнулся и сплюнул в окно, но от неприятного привкуса не избавился. Взгляд снова вернулся к бензиномеру, стрелка которого застыла в красной зоне.

— Далеко еще?

— После Кобрина километров восемьдесят или девяносто.

Проехали мост через канал, судя по всему, уже давно не использующийся для навигации. Яшкин сказал, что он является частью системы, соединяющей Днепр с Бугом.

— Да плевать мне на канал. Меня бензин интересует, которого нет.

В Кобрин въехали рано утром. На открытом рынке, за мостом, устанавливали первые прилавки, развешивали одежду, раскладывали овощи. Солнце стояло низко, молочное пятно на сером небе, и длинные тени от прилавков отражались в зеркалах лужиц. Горючее они попытались раздобыть ночью, в Пинске.

Сонный город с опустевшими улицами тонул в темноте. Они долго сидели на скамейке возле старой церкви, и никто их не потревожил: ни один милиционер не поинтересовался, почему они ночуют под открытым небом, ни один скинхед не вылез попинать их ногами или использовать в качестве груши. Потом отправились на поиски бензина. Искать горючее пришлось потому, что умник Яшкин, знавший историю едва ли не каждого городка на всем протяжении полуторатысячного маршрута, не подумал бросить в багажник такую необходимую вещь, как резиновая трубка. Такую трубку нашли на кране у деревянного домика в пригороде Пинска. Тут же на глаза им попался сверкающий, очевидно, только что вымытый «мерседес». Моленков достал из кармана перочинный ножик, перебрался через ограду и уже примерялся к бензобаку, когда сработала сигнализация. Отставной полковник перемахнул с трофеем через ограду и влетел в машину. Яшкин дал газу.

— Ты, случаем, не идиот, Моленков? — спросил он. Моленков расщепил разбитые губы — нет. — Это же был дизель.

Через какое-то время они заметили припаркованный у тротуара дряхлый «москвич». В то, что старичок оснащен сигнализацией, верилось слабо. Яшкин остался за рулем и, подъехав, выключил двигатель. Моленков, выбравшись из «полонеза», подкрался к «москвичу», отвернул крышку бензобака, опустил в него резиновую трубку, вернулся к «полонезу», поднес трубку ко рту и потянул. Бензин хлынул в рот, и в тот же момент к воротам дома, скаля зубы, подлетел здоровенный ротвейлер. С перепугу Моленков охнул и проглотил все, что было во рту. В доме зажглись окна. Пес уже штурмовал ворота.

Они ретировались.

Прошло четыре часа, но привкус во рту держался. К тому же бензин попал на разбитые губы и в царапины на подбородке.

— Надеюсь, дотянем, — сказал Яшкин. — Кстати, здесь…

— Хватит с меня уроков истории.

Яшкин скорчил гримасу.

— Кобрин — приграничный город, а значит, милиции там выше крыши. «Позаимствовать» горючего — не получится, а купить — денег нет. Клянчить опасно — можно привлечь к себе внимание. Остается только надеяться, что дотянем на своем.