И вот теперь он вскинул руки к груди и тяжело задышал. Пот полился еще обильнее. Моленков застонал.

Стон перешел во вздох, почти всхлип. Губы скривились в гримасе боли. Пальцы впились в воротник.

— Яшкин… — прохрипел Моленков.

— Что?

— Мне плохо… серьезно…

— Вот как?

— У меня сердечный приступ.

— Неужели?

— Может, остановишься?

— Зачем?

— Нет, давай в Гомель. Там есть госпиталь.

— Может, есть, а может, нет.

— Яшкин… больно… в груди…

Он не стал ни прибавлять, ни сбавлять. Только посматривал на знаки, чтобы не пропустить поворот на Добруш.

— Бога ради, Яшкин… у меня сердечный приступ. Я сейчас умру… Пожалуйста, друг, сделай же что-нибудь…

Яшкин съехал на обочину.

— Выходи.

Моленков кое-как вывалился из машины. Яшкин остался. Его приятель сделал несколько шагов в сторону и согнулся.

Яшкин наклонился к открытой дверце.

— Перво-наперво, расстегни ремень. Давай, давай, не стесняйся. Вот так… так… Теперь пуговицы на брюках. Молодец. Не беспокойся, никто, увидев тебя со спущенными штанами, останавливаться не будет. Руки на живот. И помассируй его как следует. Еще… еще… А теперь пульни-ка газами. Отлично. Глубокий вдох. Выдох. Ну как, полегчало? Сердце больше не шалит?

— Обожрался, вот в чем твоя проблема. И не надо было так спешить. А потом еще долго сидел. Ремень сдавил живот, вот пища и застряла. Боль — следствие образования кислоты в пищеводе. Ну что, едем дальше?

Пристыженный и потрясенный, Моленков вернулся на свое место и захлопнул дверцу. Яшкин снова влился в поток грузовиков и легковушек.

— А как ты догадался, что у меня не сердечный приступ? — спросил через какое-то время Моленков.

— Ты руки держал не там.

— Как это? Я держался за сердце.

— Нет. Сердце выше. Ты страдал желудочной диспепсией, обострившейся вследствие переедания. Ты же лопал хлеб с сыром, как свинья желуди.

Яшкин поморщился — Моленков выпустил остатки газов, и ремень безопасности сразу ослаб.

— Сейчас мне уже лучше. — Бывший замполит рыгнул. — А тогда я думал, что умираю.

— Смотри повнимательнее, как бы не пропустить поворот.

— А что бы ты сделал, если бы у меня случился сердечный приступ? У нас ведь график. — Моленков вытянул руку. — Вон он, знак. Поворот на Добруш и Ветку.

Яшкин знал, что сделал бы, случись у друга приступ, а потому и воспользовался удобным предлогом, чтобы не отвечать.

Молодой человек определенно напрашивался на неприятности. Что ж, раз так, то он их получит, решил Лоусон. Люк Дэвис вел себя, как жеребенок на лужку, — бил копытом травку.

Все, кроме Денниса и Эдриана, собрались в микроавтобусе. Стрелок устроился сзади с картой на коленях. Лоусону Стрелок нравился — спокойный, говорит только по делу. Багси снова заметил, что агенту нужен маячок — все согласились, и дальнейшей дискуссии не потребовалось. Его Лоусон тоже уважал. Шринкс был возле собора, когда агент и «объект» прошли мимо. Видел их не более пятнадцати секунд и с расстояния в двести метров, но рассмотрел хорошо с помощью карманного бинокля. Добавить к сказанному было нечего, так что он промолчал. И Чарли, эта девчонка, тоже показала себя с лучшей стороны: к месту вышла вовремя, задание выполнила, вот только тащить с собой Дэвиса было необязательно, но тот сам проявил ненужную инициативу Что ж, по крайней мере она не пассажир, а вполне адекватный член группы. И только Люк Дэвис рвался в бой. Пожалуй, пришло время поставить парня на место.

Пора с этим кончать. Лоусон вышел из салона, зная, что Дэвис последует за ним. Сделав несколько шагов в направлении Королевского дворца — весьма неплохо, кстати, отреставрированного, — он услышал, как за спиной хлопнула дверца.

— Можно вас на минутку, мистер Лоусон?

— Если что-то важное, время найдется всегда.

Дэвис встал перед, заслонив собой вид на дворец, бывший некогда домом короля Станислава-Августа. Неподалеку высилась конная статуя короля Сигизмунда III. Лоусон был здесь с Клипером Ридом.

— Мистер Лоусон, я хочу выразить протест и несогласие с вашими методами.

— Вот как? Интересно.

Когда-то, лет тридцать с хвостиком, он стоял здесь с Клипером, ныне торговцем запчастями к тракторам. Был июльский вечер, и собравшаяся толпа не спускала глаз с циферблата часов на башне Сигизмунда.

— Я видел его! — взорвался Дэвис. — Он прошел совсем близко от меня. На него жалко смотреть. Я видел его лицо. Парень раздавлен. Даже если он выживет, его ждет серьезный посттравматический стресс. Он просто в нокауте.

— Неужели?

Часы на башне Сигизмунда остановились в тот момент, когда первая бомба, сброшенная самолетом «люфтваффе» в ответ на восстание 1944-го, попала в башню и сломала механизм. Собравшиеся в тот вечер на площади ждали, когда часы снова заработают, и стрелки наконец пойдут. Они оба пребывали тогда в отличном настроении, потому что провели удачную встречу, установили контакт с инженером с Центрального телеграфа. Инженер согласился сотрудничать в обмен на королевский шиллинг и президентский серебряный доллар.

— Вы бросили его, предоставили самому себе. Это позорно и бесчестно. Вы, конечно, со мной не согласитесь. Он ведь для вас всего лишь жертвенный барашек, а вы, изображая из себя Бога, играете его жизнью. Вам ведь наплевать на него, верно?

— Ничего другого, кроме банальностей, я от вас и не ожидал, а теперь убедился, что мои ожидания редко расходятся с действительностью.

— То, как вы ведете это дело… это непрофессионально. Мы даже не пользуемся помощью местных, хотя наши возможности ограниченны. Наверно, в вашем извращенном сознании польская контрразведка остается пристанищем тайных коммунистов, тех, кого вы помните по добрым старым временам. Я знаю, что говорю, потому что когда служил в Литве, наш резидент…

— Вы были скучны, когда начинали, а теперь просто занудны.

— Вам ведь на всех наплевать, да? Вы не способны понять, что такое приличия, достоинство и гуманность.

Мысленно Лоусон вернулся в 1984-й. К тому времени Клипер Рид уже вернулся в Штаты, а он еще раз приехал в Польшу, прошел с экскурсией по дворцу, заглянул в апартаменты короля Станислава Августа, в зал Каналетто, в часовню, где стояла урна с сердцем Костюшко, вождя национального восстания восемнадцатого века. Он побывал в кабинете, где ночевал Наполеон по пути в Москву, и в танцевальном зале, где ему представили самых достойных дам страны, чтобы он мог поскорее выбрать любовницу.

Между тем Дэвис не унимался.

— Но на этот раз вы так просто не отделаетесь. Можете не сомневаться. Я сделаю все, чтобы вас вызвали на заседание комитета по этике, высекли и выставили за дверь. Вы не просто старомодны. Вы не просто пережиток, динозавр. Вы, мистерЛоусон, человек необычайно себялюбивый. Возомнив себя Богом, вы играете людьми и считаете это позволительным. Вам нет до них никакого дела.

Он ощутил знакомую усталость. В глазах стало расплываться, дворец как будто поплыл.

— Вы ничего не знаете. Вы — мальчишка, молокосос. Вам стоило бы заняться бумажной работой. Ступайте. Убирайтесь.

— Вы не думаете об агенте, и я добьюсь, чтобы вас отстранили. Такие, как вы, потеряв человека по небрежности и нерасторопности, только махнут рукой и скажут: «Ладно, идем-ка выпьем пива». Вам, с вашей черствостью и бессердечием, нет места в нынешнем мире.

Его негромко окликнули.

Лоусон обернулся и увидел высунувшегося из микроавтобуса Стрелка, который указывал в сторону ступенек, спускающихся от площади к Висле. Он не знал и не мог знать, что случилось — защелкнулся ли капкан или их человек прошел проверку. Ждать оставалось недолго. Прожитые годы навалились вдруг на спину. Лоусон повернулся и направился к невысокой стене над длинным спуском.

Кэррик стоял в тени, там, куда его привели. Рядом стоял Виктор. Фонари здесь стояли далеко один от другого, и их свет не рассеивал тьму, но достигал реки. Михаил прошептал что-то на ухо Вайсбергу.