— Об этом нелегко говорить и вам, и мне. Вы понимаете, что четыре месяца назад, после случившегося в Нью-Йорке, мир перевернулся. Атака на башни-близнецы… перспективы несколько поменялись. Мы очень тщательно изучили вашу биографию и обнаружили, что у вашей семьи есть связи с Пакистаном. Мы ни в чем вас не обвиняем, у нас нет претензий к вашей работе, и мы не сомневаемся в вашей преданности. Однако в эти тяжелые времена национальная безопасность требует от нас принятия жестких решений. Мы вас «отпускаем». Это не увольнение, но ваш допуск к секретной работе, учитывая сложившуюся ситуацию, аннулирован. Вашу команду проинформировали, строго конфиденциально, что контракт с вами расторгнут, и я гарантирую, что они не поддержат вас, если вы пожелаете подать на нас в суд. Вы проработали у нас пять лет и вместо рекомендаций получите щедрую компенсацию за полгода. Деньги будут выплачиваться по графику. Будете шуметь, платежи прекратятся. Кроме того — только не сочтите это угрозой, — мы опровергнем любое публичное заявление обвинениями в ваш адрес, поставим под сомнение вашу профессиональную компетенцию. Вы — жертва этой войны. Ваша семья в Пакистане убедилась в этом. Мне очень жаль, но так уж получилось, и об апелляции не может быть и речи. Надеюсь, вы найдете другую работу, не связанную с ядерным оружием и материалами. У вас есть вопросы?

Вопросов не было.

Кузина отца, жившая в Уэст-Бромвиче, занималась обновлением второго номера — так решили, потому что летом гостей было мало. Племянник отца из Брили-Хилл должен был установить новый, усовершенствованный душ в ванной комнате третьего номера. Для его родителей это было намного важнее поездки сына в Европу с учениками.

Последний пароходик. Весь день после обеда они гуляли по улицам современного Берлина и Лоусон без конца что-то говорил. Осмотр панорамы конструкций из стекла и бетона, казалось, вопивших о корпоративном благополучии, он прокомментировал так:

— Мираж достатка, в котором нет места комфорту. Величественные фасады, за которыми скрывается пустота. Попытка скрыть историю города обречена на провал, пока живы старики. Пережитое сидит глубоко под кожей, а общество поражено коррупцией на верхнем уровне.

Глядя на новомодные лавочки в общественных парках и развалившихся на них пьяниц, бомжей и наркоманов, он глубокомысленно изрек:

— Деньги кончились. Экономическое чудо так и осталось миражом. Город — это то место, где выживают крысы с самыми острыми клыками и большими когтями. Где красота и шарм? Этот город — как мешок с крысами. Здесь Клипер учил меня ремеслу. Тогда тут тоже хватало крыс, так что с тех пор ничего не изменилось.

Шел сильный дождь, и на палубе никого не было. Они сидели в салоне; кроме них, там укрылась только одна парочка, которая разговаривала по-французски и больше целовалась, чем смотрела на достопримечательности. В баре бездельничали три девушки, но Лоусон отмахнулся от них, когда они предложили кофе или напитки. Люк Дэвис терпел, хотя так и не понял еще, куда они направляются.

Они проплывали мимо величественных, заново отстроенных зданий, в которых во время войны размещались службы Бормана, Шпеера, Гесса и Риббентропа. Здесь же находилось гестапо с его укрепленными подземными бункерами.

— Прошлое повелевает нами, от него не убежать, — вещал Лоусон. — Кто знает прошлое, тот может противостоять современным угрозам. Кто им пренебрегает, тот беззащитен.

Они проплывали мимо здания, табличка на котором извещала, что здесь находится музей «Штази». Бронзовые статуи мужчины в форме агента Службы безопасности ГДР и рабочих, символизировавших сеть информаторов, подвигли Лоусона на очередную сентенцию:

— Тот менталитет еще жив. Тот менталитет — это «жучки» и микрофоны; друг, который доносит на друга; дочь, предающая отца. Сейчас его сдвинули на восток, за Буг. Он живет в Украине, Беларуси и России. Люди, которые его породили, до сих пор сидят в офисах в Варшаве, Будапеште и Праге. Поэтому мы не привлекаем их ко всем операциям. Они собирали даже запахи. В стеклянных, герметично закрытых бутылках — вроде тех, в которых ваша мать хранит свеклу в уксусе, — лежали носовые платки, носки и нижнее белье. По ним собаки брали след. В одной бутылке, которая хранится в подвале на Норманненштрассе, есть смятый окурок сигары. Сигары Клипера Рида.

Они проплыли мимо фрагмента Берлинской стены. Прошло семнадцать лет с того времени, как ее снесли, и холодная война — война богов — закончилась. Она определенно закончилась для Люка Дэвиса, но не для Лоусона…

— Теперь они сожалеют, что разрушили почти всю стену. Надо было ее оставить. Тогда мир был бы прост, ясен и понятен и не превратился в болото, в котором мы все барахтаемся. Посмотрите на эту часть стены — она такая узкая, всего лишь с бетонный блок, однако разделила культуры, словно пропасть шириной в милю. Здесь я был с Клипером Ридом. Я скучаю по тем дням, когда полем битвы была идеология, а не этот проклятый бизнес на вере.

Они подошли к станции посадки пассажиров на Потсдамерплац. Люк подумал, что Лоусон — просто сумасшедший, невменяемый. По крайней мере, у них есть с собой психиатр. Надо будет с ним поговорить.

Голос из громкоговорителя попросил посмотреть вперед. Лоусон оживился. До этого он понуро сидел в кресле и даже не смотрел в окно, по которому барабанил дождь. Теперь старик резко дернулся и выпрямился. Глаза вспыхнули.

Тот же голос объявил, что они приближаются к Обербаумбрюкке, построенному в 1896 году, — самому красивому мосту в Берлине в девятнадцатом веке, и…

— Вот зачем я взял вас с собой. Вам нужно почувствовать ширину реки, а не просто стоять на берегу и смотреть по сторонам. Мы с Клипером были на левом берегу, а Наперстянка на правом, где Берлинская стена. Он работал на Центральном телефонном узле в восточном секторе. Контактировать с ним всегда было нелегко, а поддерживать легенду становилось все труднее — это было примерно за шесть месяцев до того, как Клипер сбежал в Будапешт. Он давал результат. Мы использовали студентов по обмену, военных с правом доступа в Восточный Берлин, туристов — всех, у кого была виза, — чтобы привозить пленки, записи и списки телефонов министерств, но тот парень был не настолько важен, чтобы проводить полномасштабную операцию по эвакуации. Видите ли, он был нужен только, когда мог работать. Наперстянка был отличным агентом, но вовсе не бесценным, и его срок использования истек.

Низкое облако и моросивший дождь скрыли мост. Люк Дэвис смотрел в окно. Мост покоился на семи низких арках из красного кирпича. По верхней платформе шел поезд, а нижняя пустовала. Посередине располагались две башни-близнецы — они раскинулись над центральной аркой, к которой направлялся пароход. Голос сообщил, что мост был взорван в 1945 году, чтобы советские войска не смогли им воспользоваться. После объединения Берлина его восстановили; центральной аркой занимался испанский архитектор.

— Его просто бросили на произвол судьбы. Мы сообщили полиции на этой стороне, что «кое-кто» попытается перейти границу. Они подготовили надувной плот и скорую помощь, но ему надо было пройти половину пути. Мы контролировали его полгода и считали порядочным молодым человеком, но, конечно, не могли дать ему моторку и предложили воспользоваться автомобильной камерой и грести изо всех сил. На той стороне стояли боны и заградительные сетки; мы не знали, как он с ними справится, но это была уже его проблема. Мы не заметили, как он оказался в воде.

За бортом вспенились брызги, и пароходик сбавил ход перед мостом. Дэвис подумал, что в конце сезона, когда мост будет загружен и появится солнце, фотографии на память получатся более удачными. Волновой след разгладился, и пароходик остановился. Он посмотрел в темную глубь воды, и почувствовал ужас прыгающего вниз человека.

— Мы поняли, что он в воде, только когда его выхватил прожектор. Луч замер на нем. Агент был на камере, как мы и предложили. Потом вспыхнули красные линии трассирующих пуль. Четыре очереди. Одна из этих очередей, должно быть, слегка зацепила его. Он закричал. У него уже не было шансов. По нему открыли огонь из пулеметов и винтовок. Потом прожектор потерял его — камеру пробило, и он ушел под воду. Мы ждали, потому что были многим ему обязаны. А утром узнали, что его нашли мертвым, запутавшимся в заградительной сетке. Я был молод и немного переживал.