А вот к нему Ог., как ни удивительно, положительно относится.

Ко всему сюрреализму в целом, и к Дали в частности и особенности — очень отрицательно (попсня!), а вот Магритт, по его мнению — совсем другое дело.

Хорошо было бы, конечно, изложить здесь, что же именно он находит в Магритте «совсем другого» — увы, это невозможно. Оганян было начал это излагать, но тут пришли люди, нас перебили, а потом стало уж совсем не до Магритта.

Не могу понять, что они все носятся с ним, как с писаной торбой?

В Америке все 1960-е дела происходили куда более радикальные и масштабные, и это длилось много лет, а не полмесяца. И столкновения с полицией, и многостотысячные митинги, и захваты университетов, и ЛСД, и контркультура, и коммуны, и рок, и всевозможное левачество, и вооруженные восстания (Лос-Анджелес, 1967), и хиппи, йиппи, везермены и проч. и проч. Парижский май — это, в сущности, не более чем провинциальное всему этому подражание, очень убогое и краткосрочное. Почему же именно он —?

Так я полагаю, камрад Осмоловский. И прошу разъяснить.

«Последняя футуристическая выставка, 1915, 1.0.»

Первая жена Тер-Оганяна, мать его детей.

Подробности см. в сообщении Болгария.

И вот: раньше были вопросы «художник и власть», «поэт и толпа», сейчас добавился еще один — «поэт и масс-медиа».

И вот: одна из точек зрения состоит в том, что нужно, необходимо поэту нынче становиться поп-звездой и торчать в телеэкране. И чтобы газеты желтой прессы сообщали сенсации из его жизни.

Западло, конечно, и противно — но так нужно…

В целях выживания и сохранения самоей поэзии как таковой, с целью ее самообороны. Чтобы обыватели поэта уважали, и, хотя стихов его не читали и не понимали, но знали: это крутота, не по нашему уму.

То есть, хочешь не хочешь, а жизнь заставляет и требует романтизма: культивировать образ поэта как героя, и причем героя — для толпы. Чтобы обыватель знал: те, которые поэты, это — особые существа, живущие особой жизнью, воспламеняемой Аполлоном, не нам чета.

Иначе поэзия потихоньку кончится: по причине отсутствия притока в нее свежих сил: никто не —, ибо никто не —.

То есть, тут простая на самом деле война с поп-культурой за умы: на уничтожение. Как Рима с варварами. Как наших с фашистами.

Или она — поп-культура — полностью все уничтожит и везде будет только Илья Резник и Влад Сташевский — или мы отобьемся, их оттесним, свое отстоим. И при этом так отстоим и так себя поставим, чтобы всем было очевидно: есть Царьград, который — цивилизация, культура, истинная вера, мощь, блеск, сияние и слава, — и есть жалкие варвары в шкурах, которым жить в Царьграде не дано, но можно пытаться ему подражать.

Или будет все так, что Царьграда больше нет, а есть позорный Истамбул, в котором дикие варвары дико жируют на пепелищах былого величия.

Так примерно рассуждал Тер-Оганян осенью 1997.

Порою я именно такой точки зрения придерживаюсь.

Вот уж лет сорок авангардистское искусство занимается тем, что использует ее в качестве материала для своих манипуляций: поп-арт, соц-арт, «Мухоморы», теперь, например, Дубоссарский, Тимур Новиков.

Да и тот же Оганян: вся его деятельность — это же манипуляции с образом авангардистского художника, каким он исторически сложился в массовом сознании.

Интересно при этом, что сам Оганян удивительным и редкостным образом искренне и абсолютно равнодушен к этой самой массовой культуре в любых ее проявлениях — никогда не читает ни детективов, ни научной фантастики — скучно! и к поп-музыке, и к спорту (не знал, как ЦСКА расшифровывается, и с какой периодичностью чемпионаты мира по футболу проходят!).

Разве что блатная музыка — Шуфутинский, например, вызывает у него какие-то симпатии — да и то, не столько блатная, сколько всякая скорее цыганщина.

Да еще он, вроде, любитель фильмов о Джеймсе Бонде.

Например, про этих Оганян точно не знает кто такие.

***

И это — правильно.

В смысле — обращение к языкам и образам массовой культуры.

Потому что если все-таки пытаться выйти из сектантского кружка, в который превратилось контемпорари арт — собственно, и было всю свою историю, к людям, то нужно говорить на понятном людям языке. А такой нынче один — язык поп-культуры.

Если считать позволительным апеллировать к собственному опыту, то я этим — и именно после увещеваний Оганяна — и занимаюсь вовсю — и тогда-то и стал — уж скажу правду, как она есть — более-менее выдающийся поэт современности. А то был авангардист типа Парщикова, который —

Такие призывы я обращал к Тер-Оганяну А.С., и даже дарил ему книгу Хэммета, чтобы он прочел.

Но Ог. к этим призывам остался равнодушным. Преодолеть себя и заставить себя прочесть Хэммета он так и не сумел.

Например, про этих Оганян точно не знает, кто такие.

защиты Авдея Тер-Оганьяна

Т. 345-59-13, e-mail: [email protected]; http://www.pravo.liter.net

То есть способность произведения искусства быть просто вещью, имеющую, среди прочего, и некую потребительскую ценность — служить украшением интерьера, услаждать глаз, и проч. способность являться вещью, материальным объектом, который можно купить и продать, повесить на стену, поставить в углу и т. д.

Так вот: се есть то, с чем мировой авангард борется уж лет 50, все больше и больше стремясь к тому, чтобы его произведения никак и не при каких условиях не могли иметь какой-либо потребительской ценности: не могли являться вещью, которую можно купить и продать, и даже выставить в музее: «10 гектаров земли, выкрашенные синей краской» Клайна, например. Мертвый заяц, покрытый медом и завернутый в войлок, Бойса. Акции и перформансы вместо картин и скульптур. И т. д.

В русле той же логики развивалось и творчество Тер-Оганяна А.С., который с середины 1990-х окончательно отказывается от написания картин и создания хоть каких-либо «материальных» произведений, а становится чистым акционистом.

Также см. концептуализм, формализм.

Одалистка

Примерно в 1988 году я Тер-Оганяна А.С. и спрашиваю:

— Ну, а вот ежели на самом деле, как оно есть, то — кто лучше художник, ты или Матисс?

— Конечно, Матисс, — не раздумывая ответил О. — тут и сравнивать смешно!

Я был весьма поражен такой скромностью. Спроси меня в те времена, кто лучше поэт, я или Пастернак, я бы, конечно, признал бы, что Пастернак, но добавил бы — «пока». А вот со временем, дескать, я окончательно развернусь, и вот тогда-то …