и ближе осень,

и кажется – пора,

ведь всё сказал ты,

и кажется вчера

теплей, чем завтра.

У каменной плиты –

на перепутье –

почувствуешь и ты,

как рвутся путы,

прильнёшь к стволам берёз

рассветом летним

и светом первых звёзд,

и звёзд последних.

Видать и мне

отпущено сполна

испить из чаши бдений у окна –

из темноты пугающе-манящей,

и приручая эту темноту,

уверовать, что мудрость обрету,

узнав, что только ищущий обрящет.

Видать и мне отпущено стареть,

Париж увидеть и…не умереть

от разочарованья и досады,

и видеться среди живых живой,

и запасаться лунною травой,

спускаясь в полнолуние с мансарды,

чтоб пережить и боль, и смерть друзей,

и поголовье выскочек-ферзей

с повадками подобострастных пешек…

Молить о снисхожденье небеса

и получать,

а стало быть – писать,

не опасаясь гаденьких усмешек.

Всё просто –

мне отпущены сполна

и неба синь, и моря глубина,

и первоснежья миг,

и – первоцветья,

чтоб в каждом дне минувшем видеть свет,

и на любой вопрос найти ответ,

а на последний так и не ответить.

Отсчитываю летние деньки

от воскресенья и до воскресенья

и вспоминаю о дождях осенних,

что так недосягаемо… близки.

И тают крики перелётных птиц,

и воды рек неспешно засыпают

и сонные деревья осыпают

обрывки кем-то прожитых страниц.

Смещение пространств…

Смешенье лиц.

Вдруг, умерли слова во мне.

Грущу,

страницы пожелтевшие листая;

есть среди них одна – полупустая,

и я её ищу, ищу, ищу.

Пускай

и мне никто не обещал,

что до конца испишется страница,

я не могу с внезапностью смириться,

как со стихом, рождённым… с о о б щ а.

Осознаю, что трачу время зря,

посмеиваясь над собой и зная,

что в мир иной, где жизнь течёт иная,

день новый, новым словом начиная,

я выйду белым утром октября;

И лёгкий шаг мой, словно мастихин,

оставит след, посеребрённый льдами,

у дома, где снегами опадали

в мои ладони первые стихи.

Их не было нужды запоминать,

всего-то нужно было только вспомнить…

Но таял снег,

и было нелегко мне

остатки талых слов в руке сминать.

Снег таял,

начинался новый день,

и к новой жизни возрождался кто-то,

и отступала сумрачная тень,

и новый снег лежал за поворотом;

В том доме говорили: Покрова,

и пряный дух тянулся с сеновала…

и оживали мёртвые слова,

и я – как будто – с ними оживала.

несколько раковин каури

спящих в моей руке

помнят о временах

давно канувших в Лету

я разжимаю ладонь

и вижу как на песке

проявляются имена

и тут же уносятся ветром

сто властелинов мира

играющих словом вечность

один из них обнажает меч

 но…

несколько раковин каури

цена жизни раба

и статуса господина

их уравняет смерть

спящих

в сандаловых гробах

с теми кто в общей яме

все перед ней едины

несколько раковин каури

тихо в руке лежат

чей-то застывший крик

или чья-то усмешка

как это всё-таки страшно

время в руке держать

не думать не говорить

знать что всё будет смешано

лишь мириады песка

поющие под сирокко

вспомнят

как чья-то рука

раковины до срока

выронила

раковина каури

спит в ладони пустой

ветер тростник ломает

в ауре цвета индиго

вспыхивает золотой

лжёт Покрывало Майи

Даже, если всё расставит

время по местам,

даже, если ближе станет

тот, кто дальше стал,

годы вытянутся в мили

и сведут «на нет»

череду имён, фамилий,

званий и побед.

Неразменною монетой

притаится вздох,

да печали перманентный,

«сахарный» ледок.

Близко будешь –

далеко ли –

жажду аз воздам

утолит и упокоит

тёмная вода.

И до срока лёгший камень

на душу твою

в эту темень тихо канет,

точно в полынью.

Даже если станет легче

и светлей вода,

помни, время память лечит –

горечь – никогда.

Полно думать о печали –

пусть себе горчит,

только б к берегу причалив,

память излечить,

только б кто в церквушке старой

помолясь, скорбя,

Богородице поставил

свечку за тебя.

Что в нас журавлиного, друг мой?

Почему манит нас берег дальний?

Тесен ли уклад патриархальный,

холодно ль в провинциях зимой.

Может, журавлиные сердца

жаждут перелётов-переездов…

Но весною, в городок уездный,

где вскипает зелень у крыльца

души журавлиные спешат,

подлечить открывшиеся раны,

в домик, где цветущею геранью

горницу любили украшать.

Оттого и тянет по весне

к этим перелётам-переездам,

в милый сердцу, городок уездный,

в дом, где журавельник на окне.

_______________

geranos (греч.) – журавль. Одно из названий герани – журавельник.

Память-река,

где течение вспять;

Думала, прошлого

каждую пядь

знаю.

В поисках брода

брожу до утра;

скрыто грядущее,

да и вчера

тает.

И проплывают

туманно-легки,

на расстоянии

взмаха руки,

годы.

Память-река

свою ношу несла тысячелетия –

несть им числа –

в водах.

Здесь и тревога моя

и покой,

их невозможно

коснуться рукой –

взглядом…

Здесь воплощений

моих череда

из ниоткуда

плывёт в никуда

рядом.

Брод не сыскать…

Да ведь это же явь.

Может быть

стоит попробовать вплавь?

Верю.

Воды бездонные

переплыву,

ждёт на другой стороне

наяву

берег.

Весна принесёт бессонницу

и дальних дорог жажду,

и маленький город вспомнится,

попав в который однажды,

к местечку этому скромному

неясной тоской влекома,

родство ощутила кровное

на улицах незнакомых.

Шагну в лабиринты прошлого,

примерю судьбы и лица,

мелькнёт сарафанчик с прошвою

у дома под черепицей,

в саду…

не изба российская