века меж тобою и мною,
да только по-прежнему слышу я,
как стрелы поют за спиною.
Никто до сих пор не ответил мне,
то явь или сон мой из детства?
То сердце болит иль отметина
калёной стрелы половецкой.
Вересень
Вересень, я в тебе гостья ли?
Стёрта меж нами межа
русской глубинки погостами,
где мои предки лежат.
Вересень, – росы да россыпи,
капля медовых чернил,
и осознание взрослости
в колкости мокрой стерни.
Вересень – время антоновки,
замерла, жёлто светясь;
тянется ниточкой тоненькой
дух её – с родиной связь.
Вереск цветёт. Равноденствие.
Призрак мечты, что сбылась:
Дом. Опустевшая детская.
Да у крыльца коновязь…
В памяти наше спасение;
Помнят! ( не жди, вороньё...)
Здешние ветры осенние
древнее имя моё.
____________
Вересень – старорусское название месяца сентябрь. Сохранилось в современном украинском языке. Время цветения вереска.
Рябиновая юдоль
Когда в колыбели чёрной
баюкает ночь луну,
душа, вздохнув облегчённо,
уверует в тишину,
И в дом, где траурным крепом
подёрнута зыбь зеркал,
давно забытое лето
вернётся издалека.
И в зеркале отразится
колодец с живой водой,
дощатые половицы…
Рябиновая юдоль.
… С вязаньем женщина в белом,
как водится – у окна.
И песня, что она пела,
доносится, чуть слышна.
Она ни о чём не спросит
меня,
и я промолчу,
а утром забуду вовсе –
довольно ночных причуд!
«…довлеет дневи…» припомню
и « Господи, даждь нам днесь…»,
но будет теперь легко мне,
(ведь всё преходяще здесь),
устав от возни мышиной,
увидеть, оставив дом,
как снегом припорошило
рябиновую юдоль.
Не запоминаю имена
Не запоминаю имена.
Помню лица –
голоса и лица,
что в душе сумели отразиться
и глубины всколыхнуть до дна.
Не запоминаю.
Не важны для меня регалии и даты.
Знать довольно, что жила когда-то
та, чьи строчки горькие нежны.
Не запоминаю имена,
и моё запомнится едва ли…
Палою листвою сад завален,
и стекают в Лету времена.
Не запоминаю.
Нет – не лень!
Память подаяния не просит!
Но обильны и снега и росы
на погостах русских деревень.
Не запоминаю имена,
помню только глаз родных сиянье
и дорогу к дому, –
мне она
в оправданье или в покаянье
настоящей памятью дана.
Не запоминаю имена...
Осенних равноденствий плен
Осенних равноденствий плен –
тенета липкой паутины,
тоски тончайшая патина
об ускользающем тепле.
Всех «за» попытка лишена
делить всё то, что неделимо.
Безжалостна, неумолима
и беспощадна тишина
к таким же пленникам, как я –
адептам стихотворных магий,
познавшим, сколь остры края
у столь податливой бумаги…
Негромкий треск горящих дров
сдерёт тоскливую патину,
солжёт осенний палиндром,
что всё на свете обратимо.
Но вспять бегущие – не мы,
к нам тишина неумолима…
А всё, что было неделимо,
разделит первый день зимы.
Стихи и прозу,
дух и плоть,
причины действий и бездействий,
и от осенних равноденствий
оставит мнимое тепло.
Чья-то боль проросла во мне..
Чья-то боль проросла во мне
и болит, как своя, ночами,
понимаю, что права нет
ни на крики,
ни на молчание.
В угасающих красках дня
дом далёкий кажется ближе,
там в печи языки огня
с лёгким треском поленья лижут.
А над домом – она – звезда,
только ей душа моя внемлет;
из земли растут города
и уходят туда же – в землю.
Но до неба – как до земли –
только жизнь…
и снова – дома…
чтобы вспомнить, зачем пришли
и откуда,
и кто мы… кто мы…
А над нами – она – звезда,
вместе с нею по жизни шли мы,
под землёю спят города,
на земле подрастает ш л и м а н…
Свет далёкой звезды в окне
разгорается – не стихая,
чья-то боль проросла во мне
и живёт, отболев, стихами.
За птичьим клином
Пересыпаю морской песок…
Но день, предсказанный птичьим клином,
смешает запахи:
свежий – глины,
и горьковатый – травы иссоп.
Там будет парус звенеть – упруг,
и воздух – свеж,
и прохладны камни,
там – под проснувшимися руками –
затянет песню гончарный круг.
Благословляя на дольний путь –
к исходу лета – за птичьим клином,
в неискушённую влажность глины
вольётся тихое чьё-то: «Будь…».
О, это бремя, носить в крови
глоток божественного дыханья,
неизлечимо болеть стихами,
несвоевременно гнёзда вить
и безнадежно искать тепла,
отогреваясь средь палых листьев,
вдали от кем-то избитых истин,
не пресмыкаясь…
Не вброд, а вплавь
спешить на запах травы иссоп,
что смешан с запахом влажной глины,
к исходу лета – за птичьим клином –
чтоб обратиться в морской песок.
Пробуждение
Поймёшь однажды,
что он – другой,
твой мир,
и чуждый и незнакомый...
По тёмным улицам, как изгой,
пойдёшь, пугаясь пустот оконных.
Всё в этом городе, как всегда:
и каждый встречный и камень каждый,
но ты проснулся,
а явь-вода,
не утоляет ни боль – ни жажду.
Воспоминаний полна река,
а ты, по-прежнему – пленник тела,
плывёшь и помнишь, что ни глотка
из вод манящих не можешь сделать.
Что ж остаётся?
Стихи писать,
тепла остатки бросать на ветер,
и стать последним из бодхисаттв*
не усомнившись, что мир твой – светел.
Но только…
вынесешь ли, скажи,
свой путь без отпусков и вакаций?
Ведь, чтобы не было больно жить,
порою лучше не просыпаться.
__________
* из бодхисаттв: здесь – Существо с пробуждённым сознанием.
* * * ("Чем дальше города...")
Чем дальше города –
тем звёзды ближе;
там росы
холода на травы нижут,
жива да холодна
в реке водица,
и в зазеркалье дна
луна глядится.
Спешит минувший день
луне навстречу,
но видится в воде
далёкий вечер:
распахнуто окно
и пахнет хлебом
в том доме, где давно
ты был и… не был.
Печалью вечера
на сердце носим,
и тянет во вчера,
