В наши дни "проклятие Ундины" - неофициальное название синдрома остановки дыхания во сне, который известен как опасное апноэ

Согласно классификации основных нарушений сна, понятие диссомнии включает синдром сонных апноэ (ССА), при котором во время сна наблюдаются временная остановка дыхания, или апноэ.

Под пыльным стеклом, в захолустном музее

лежат эти серьги и тускло мерцают,

и женщины мимо проходят, глазея,

и только одна, замерев, созерцает.

Ей, бронзовокожей, наверное мнится,

что это она восседала на троне

в одеждах диковинных, скифской царицей,

верша судьбы подданных взмахом ладони.

Браслеты звенели на тонких запястьях,

и не было скифской красавице равных,

и царь молодой, задыхаясь от страсти,

сносил терпеливо её своенравность.

Надменность холодную не растопило

горячее сердце влюблённого скифа.

Лишившись рассудка, её отравил он,

и умер от горя у ног её тихо.

История эта, в минувшее канув,

была бы забыта, но в сумраке зала

девчонка серёжки из скифских курганов

разглядывала и к себе примеряла.

Ах, как бы пошли эти серьги к браслетам,

что тихо на тонких запястьях звенели,

к раскосым очам её синего цвета,

к бровям, что как крылья над ними взлетели.

Спеши, Синеокая, близится вечер,

горячее сердце царя успокоить,

он любит тебя, он мечтает о встрече

о прошлой истории, к счастью, не помня.

И ожил в руке у девчонки мобильный,

и эхом ему отозвались браслеты.

И что-то мелькнуло в глазах её синих.

А, может, мне просто почудилось это…

И даже те мои стихи,

которые на вкус горчат,

которые, как вздох, тихи

звучат у твоего плеча,

дрожат у твоего виска

так беззащитны, так нежны,

что ни тревога, ни тоска

тебя коснуться не должны.

И даже те мои стихи,

которые не о тебе,

теплом живительным, сухим

согреют в нежилой избе.

Которые… счастливой мной

сто зим назад, давным-давно,

в иных мирах, рукой иной

тебе писались всё равно.

Сок берёзовый с горчинкой,

хруст прозрачной талой льдинки,

влажный бархат сон–травы

не воротятся. Увы…

Поцелуя жар и нега…

Губы пахли талым снегом.

Всё осталось в той весне,

и теперь всё чаще мне

лунной ночью к изголовью

память слёзы–сны роняет.

Люди первою любовью

это чувство называют.

        Гори, гори прошлая жизнь….

           М.А. Булгаков «Мастер и Маргарита»

Если давным-давно

взвешены «за» и «против»,

просто открыть окно

и ощутить в полёте

едкий дымок обид –

прошлая жизнь горит!

Мир предстаёт иным,

заново жить – не поздно ли?

Воли и тишины –

жажда вполне осознана.

Если любил – простишь,

я погружаюсь в тишь…

Шаг до небытия –

окна и сердце – настежь:

ночь… тишина… и я,

и мой печальный Мастер.

Сколь велика цена,

чтобы покой познать.

Я выбираю ночь.

Я становлюсь дыханием.

Если решил помочь –

просто не окликай меня.

Ветер прильнул к плечам.

Прошлая жизнь, прощай…

Мой шёпот утонет в глазах твоих,

изгнав из глубин память,

и будет синеть, расцветая в них,

минувшее васильками.

Мой шёпот отдаст тебе давность дня,

где не наступал вечер,

как дань иль как данность, вернёт меня,

а коль не вернёт – излечит.

Мой шёпот коснётся твоих волос –

тебе почудится ветер.

И не отболело и не сбылось,

и не суждено ответить

зачем, к твоему склоняясь плечу,

уста опалив до боли,

я древнее Слово тебе шепчу,

отравленная любовью.

Я во сне вернулась в старый дом,

где не властно время над любовью;

Лунный свет дрожащим серебром

к моему пролился изголовью.

Всё – как прежде, только зеркала

бархатными кажутся от пыли.

Всё – как прежде, только жизнь прошла

незаметно.

Словно и не жили.

Окна настежь в старый-старый сад,

в марево нетающей метели,

всё, как будто двадцать лет назад,

только мы с тобою повзрослели.

В шандале оплывшая свеча

и вином наполнены бокалы.

Двадцать лет меня ты здесь встречал,

вглядываясь в сумерки устало.

Тёмной тенью встала у окна.

Прошептала: « Здравствуй. Я вернулась».

Тёрпкое вино испив до дна,

утром на плече твоём проснулась.

Ты старше меня на несколько лет.

Я старше тебя на целую жизнь

и не на одну – на две иль на три,

и пропастью время меж нами лежит.

Она не снаружи, мой милый, – внутри…

Ты старше меня на несколько лет,

но ты для меня всего лишь дитя,

ребёнок, себя возомнивший Творцом.

Ты жизнь прожигаешь, беспечно шутя,

и кажешься глупым крикливым птенцом.

Забавно, порой, на тебя мне смотреть,

когда, убелённый снегами седин,

ты строишь песчаные замки надежд.

О, мой несмышлёныш!

О, мой господин!

Земля не знавала подобных невежд.

А впрочем – знавала. Ведь всё впереди.

Ты будешь сюда возвращаться не раз.

И, не возмущайся, не два и не три.

Пока не растают забвения льды,

пока не отверзнется пропасть внутри,

пока не отыщешь свои же следы…

… Ребёнок, играющий взрослую жизнь…

О том, что заснеженный город нежен,

нашёптывали с утра,

несущие палый цвет черешен,

проснувшиеся ветра.

И сердце, отравленное досадой,

забилось сильней во сне,

едва у ворот Городского сада

черешневый выпал снег.

Я этой танцующей, нежной стаи

легко касалась рукой,

боясь, что она вот-вот растает,

как сон мой,

как мой покой.

Темнели чужих

сновидений тени

и льнули к моим плечам,