– Угадал, – ликую я, – это точно ОНО!

Нас заводят в ту же самую комнату, где проходило ночное совещание, и рассаживают по трём длинным лавкам, явно принесённых из клуба. Кручу головой, оглядываюсь. Всего собралось человек двадцать, не больше и к моему удивлению, отнюдь не самых лучших представителей нашего воинского братства. Если судить по школьным меркам, одна половина хорошистов, а другая половина отъявленных троечников. Впрочем, это тоже объяснимо. Ни один командир роты не отдаст на сторону самых лучших солдат. Самые-то лучшие ему и самому позарез нужны! Конечно, можно предложить на отправку отъявленных разгильдяев, (чтобы от них поскорее избавиться). Но, так поступать тоже негоже. Более высокие начальники могут запросто заподозрить ротного в противодействии своим гениальным замыслам. А так всё в порядке. И волки будут сыты (то бишь Карелов со Щербиной) и овцы, тоже целы.

– Но странно, – мелькает у меня напоследок мысль, что среди приглашённых нет ни одного «старичка» из предыдущего набора, совершенно ни одного. Что бы это могло означать?

– Встать! Смирно! – звонко командует стоящий у распахнутых дверей наш ротный замполит. Откуда он здесь появился? Я в суматохе и не заметил.

Мы дружно вскакиваем. Входит Щербина и поднявший нас на ноги капитан Крамаренко докладывает ему, что все вызванные прибыли. Подполковник мельком окидывает нас строгим взглядом, нацепляет очки и легко поднимается на трибуну.

– В наше неспокойное вгемя, – начинает вещать он, запинаясь посередине слишком длинных предложений, и постоянно заглядывая в листочек бумажки, – когда оголтелый американский импгериализм топчет землю бгатского вьетнамского нагода…

На время неизбежной преамбулы я несколько отключаюсь, поскольку она меня ничуть не интересует. Умение отключать на время слух я отточил, будучи ещё в средней школе. В девятом классе к нам пришла учительница литературы, которая излагала материал таким скрипучим и заунывным голосом, что поневоле пришлось учиться, как-то отключаться от такой пытки. И мне это удалось. Постепенно я достиг такого совершенства, что мог сидеть прямо напротив включённой автомобильной сирены и не слышать при этом ни единого звука. Наконец Щербина складывает листок и с видимым облегчением суёт его во внутренний карман кителя. Включаю слух, чтобы не пропустить что-то важное.

– А это значит, товагищи, что нам со своей стогоны необходимо оказать всемегную помощь нашим бгатьям по социалистическому лагерю. Наш командующий дальневосточным военным окгугом тги дня назад издал дегективу, огиентигующую нас на активизацию богьбы за свободу социалистического Вьетнама…

Я сижу, как на иголках, напружинив ноги и готовясь при первой же возможности вскочить и отрапортовать о готовности отправиться куда угодно, помогать кому угодно, и чем только возможно. Но Щербина всё продолжает разглагольствовать о необходимости всячески противостоять нападкам проклятых империалистов. Украдкой озираюсь по сторонам. Мои сослуживцы все как один пребывают в полном недоумении и озадаченно переглядываются. И только Федька Преснухин, хитрый и ушлый ярославец, сразу почувствовал неладное. Видно за километр, что и он навострил уши, подлец, и тоже ловит каждое слово подполковника. Это не есть хорошо, это есть довольно плохо. В ротной иерархии, то есть по фактическим заслугам в боевой работе он стоит значительно выше меня. Кроме того, Фёдор уже получил значок второго класса, а я всё ещё ношу третий.

В эту минуту Щербина заканчивает свой пространный доклад, и так и не сказав ничего существенного, с шумом усаживается на стул. Наступает непонятная пауза. Но длится она недолго. Задремавший было Крамаренко бодро встаёт со своего места и подходит к трибуне.

– Какие будут предложения товарищи бойцы? – спрашивает он, многозначительным взглядом обводя притихший зал.

– Так вот оно что! – наконец доходит до меня. Да им требуется инициатива снизу, как бы порыв от масс трудящихся! Инициатива снизу!

– Разрешите мне, – бойко вскакиваю я, буквально на долю секунды опередив тоже дёрнувшегося Федьку Преснухина, – рядовой Косарев, вторая рота.

Капитан вопросительно глядит на подполковника. Тот важно кивает. Капитан в свою очередь кивает мне.

– Все воины второй роты, – бойко тараторю я много раз прокрученную в голове речь, – горят желанием немедленно протянуть руку помощи братьям-вьетнамцам. На своих боевых постах мы стараемся вскрыть все передвижения корабельных группировок и военно-воздушных сил вероятного противника, который нагло вторгается в воздушное и морское пространство суверенного Вьетнама. Однако, своевременно раскрыть цели и намерения агрессора мы пока не можем, и этому есть объективные причины. Прежде всего, нам мешает огромное расстояние между нами и Юго-Восточной Азией. Обстановка в воздушном пространстве меняется столь стремительно, что как-либо своевременно помочь ПВО Вьетнама мы просто не в состоянии. Было бы гораздо легче работать, если бы небольшая часть нашего полка была развёрнута в непосредственной близости от театра военных действий. Знание не только стратегической, но и тактической обстановки, непременно позволит такой группе заранее предупреждать вьетнамское командование о направлениях возможных ударов и силах, принимающих непосредственное участие в массированных авиационных налётах.

– Как по писанному отбарабанил, – с удовлетворением думаю я, с хрустом усаживаясь обратно на скамью, – и даже не сбился ни разу.

Явно не ожидавший от меня такой активности Крамаренко, открыв от удивления рот, растерянно смотрит на Щербину, но тот тоже недоумённо пожимает плечами. Однако наш картавый подполковник, тёртый калач и пребывает в растерянности не долго. Он величественно поднимается со своего места, солидно откашливается и спрашивает, пристально глядя в мою сторону.

– Вы сами это пгидумали, гядовой (мою фамилию он естественно уже позабыл), – или в этом направлении вам что-то подсказал капитан Гачиков?

– Никак нет, – вновь вскакиваю я. Товарищ капитан столь занят воспитательной работой в роте, что ему просто некогда вникать в обстановку складывающуюся на тихоокеанском ТВД.

Замполита вдруг осенило.

– Это тот самый Косарев, который самовольно подал докладную записку о массовой переброске В-52 в Японию, – слегка прикрыв рот ладонью, шипит он Щербине на ухо.

Тот, склонив голову набок, некоторое время рассматривает мои начищенные сапоги (я ведь специально для этого уселся на первый ряд), после чего кивает в мою сторону более милостиво.

– Гядовой Косагев пгавильно ставит вопгос, – уже с большей уверенностью подхватывает он вброшенный мною тезис о необходимости выдвигаться к местам непосредственных боестолкновений с американцами. Именно хогошее знание опегативной обстановки способствует достижению победы в бою. Именно тот газведчик, который внедгился в самое логово пготивника, может добыть самые нужные высшему командованию сведения!

Он говорит ещё довольно долго, и смысл его речи сводится к одному – из солдатской среды требуются добровольцы, для сопровождения первой, как бы пробной группы офицеров, направляемых во Вьетнам.

– Ты что, – толкает меня локтем Фёдор, – заранее, что ли речь свою выучил? Может, оповещён был кем-то об этом мероприятии?

– Нет, – отрицательно мотаю я головой, – никто меня, разумеется, не предупреждал. Да и куда мне против вас, таких умных. У меня и классность-то всего третья. Ясно, как Божий день, что наш капитан со мной никаких речей не вёл.

– Если не вёл, – Преснухин задумчиво поднимает глаза к потолку, – значит, сегодня вечером непременно к себе вызовет. Вероятно, даст подумать часа три и вызовет.

Предсказания моего приятеля оправдываются полностью. Правда, речь на собеседовании заходит вовсе не об отправке в жаркие страны, а пока только о дополнительной стрелковой подготовке на зенитно-артиллерийском полигоне. Но это меня не обескураживает. Из разговора я понял, что предварительно из нас будут готовить зенитчиков-артиллеристов в течение двух с половиной недель, а уж по результатам обучения, возможно, может быть…