– Будем добираться каждый до своего поста в одиночку! – объявил он нам. Оружие с собой не брать, патроны тоже оставьте здесь. Не ровён час, ещё потеряете что-нибудь. Как доберётесь до постов, срочно звоните сюда. Буду знать, что вы в порядке и… ждать ваших напарников.

И мы пошли во взбесившуюся ночь. Каждый сам по себе, на свой страх и риск. Мне выпало охранять автопарк и из предосторожности, (поскольку ветер уже два часа назад пообрывал почти все провода сети освещения) я пошёл по хорошо известной дороге. Она была хоть и длиннее, но гораздо лучше утоптана. Сашку Гусева, которого должен был сменить, я отыскал с большим трудом, обыскав почти всю территорию поста. Стремясь удержаться на ногах, бедняга вцепился в дощатый забор, окружающий заправочную станцию, и держался за него мёртвой хваткой. Держался так, что я с трудом оторвал его одеревеневшие пальцы от облепленных снегом досок. Сняв с полумёртвого вояки карабин и подсумок с патронами, я указал ему в каком направлении выбираться, и остался один посреди лютующей пурги. Скоренько натянув огромный двухпудовый тулуп, я поначалу попытался нести караульную службу по Уставу. Но куда там! Мощные удары снежной лавины раскачивали меня, словно хлипкий весенний стебелёк и мне в голову незамедлительно пришла мысль о том, что в такую погоду даже ни один дурак не вылезет на улицу. А образованный и культурный западный диверсант не вылезет и подавно!

Поэтому, утопая по колено в рыхлой снежной каше, я принялся спешно искать незапертый автомобиль. Найдя таковой, проворно влез в его промёрзшую кабину и, закутавшись в тулуп, принялся терпеливо ожидать окончания пурги. Напор ветра в ту ночь был столь велик, что стоящая на подпорках машина раскачивалась, словно на качелях. Я даже начал беспокоиться о том, как бы она не свалилась со своих хлипких чурбачков. Наконец пришла смена, всё так же в единственном числе и, вручив карабин уже успевшему очуметь от снега сменщику, я заторопился к вожделенной тёплой караулке. И тут не иначе как сам чёрт дёрнул меня за полу шинели.

– И что, я поволокусь в обход? – с неудовольствием подумалось мне. Рвану-ка я напрямик через стадион, авось как-нибудь пролезу.

Сказано – сделано. Свернув с уже плохо различимой дороги, я, безрассудно презрев правило, которое денно и нощно проповедовал наш ротный, двинулся напрямик через стадион. Правило, которое я только что упомянул, гласило: – Лучше плохая дорога, нежели хорошее бездорожье! И в справедливости его я убедился незамедлительно. Дело в том, что наш полковой стадион, на котором крайне редко проводились футбольные матчи, и крайне часто изматывающие кроссы, был устроен в естественной низине. Её за многие годы выровняли и сильно углубили трудолюбивые солдатские руки. И вот со всего маху я ухнул в эту засыпанную пушистым свежевыпавшим снегом пространную ямину. Погрузился с первого шага почти по пояс, но мальчишеское самолюбие не давало возможности изменить опрометчивое решение и я, понадеявшись на свои силы, полез вперёд. Утоптанная тропинка внезапно оборвалась, и я почувствовал, что погружаюсь уже по грудь. Ужас, который обуял меня в ту же секунду, был просто оглушающим.

Я судорожно барахтался в необъятной снежной купели, словно сказочная лягушка, которая случайно попала в банку со сметаной. Но по сказке лягушка смогла сбить из сметаны твёрдое масло и, оттолкнувшись от него, выскочить. Я же мог бултыхаться в середине стадиона вплоть до второго пришествия, но ничего кроме более глубокой ямы, в данных обстоятельствах выдолбить не мог. Но сдаваться было не к лицу доблестному воину ОСНАЗа, тем более, что сквозь снежные заряды уже видны были освещённые керосинками окна караульного помещения. Я грёб, плыл, утопал с головой, но когда под моими ногами ощутил нечто относительно твёрдое, облегчённо… захохотал. Вот так и хохотал, даже войдя в хорошо протопленное караульное помещение, не обращая внимания на недоумённо косящихся сослуживцев. Меня было просто не остановить. Я ржал как заведённый. Только потом, много месяцев спустя, встречая таких безостановочно хихикающих людей, я смотрел на них совсем по-другому. Уже понимал, что они только что избежали смертельной опасности и в данный момент просто не в силах изменить своё неадекватное поведение. Но давайте не будем о грустном. Грустного, будет ещё ох как много!

Нью-Йорк, 13. (ТАСС) Американские базы у границ Камбоджи

Американское военное командование в Сайгоне объявило о создании новых американских военных баз вблизи границы с Камбоджей… На двух новых базах сооружают взлётно-посадочные полосы для тяжёлых транспортных самолётов. Эти базы расположены на расстоянии менее семи километров от камбоджийской границы в зоне «С».

Благословенное время обеда. Все, кто не на смене, оживлённо толпятся в сушилке и коридоре, ожидая скорого построения.

– Эй, дневальный! – у тумбочки дежурного неожиданно появляется посыльный из штаба.

Некоторое время он что-то негромко шепчет ему на ухо, затем суёт в руки листочек бумаги и исчезает за дверью. Всякое движение в роте мгновенно замирает, поскольку появление штабного посыльного событие довольно редкое, и обычно ничего хорошего не сулящее.

– Внимание, – демонстративно поднимает дежурный листок на уровень глаз, – слушай распоряжение! Сержант Савотин, ефрейтор Преснухин, рядовой Косарев, рядовой Щеглов. Он делает многозначительную паузу и продолжает. В 14.00. срочно прибыть в штаб в распоряжение подполковника Щербины. Все слышали?

– Все-е-е, – отвечаем мы хоть и в разнобой, но всё же довольно радостно.

Щербина, это совсем не страшно. Максимум, заставит кого-нибудь из нас приколотить на фронтоне оружейного склада плакат типа «Да здравствует светлое будущее!» или «Перекуём орала на мечи!» Подполковник вообще был мастером сочинять и развешивать где надо и не надо такого рода литературные перлы. Недавно он прославился тем, что сочинил новый лозунг, которым напрочь переплюнул всех партийных агитаторов страны. Видимо после бессонной ночи, он приказал нашему собрату Ерастову (попутно подрабатывающего писарем) написать на кумачовом отрезе совершенно потрясающий лозунг. Звучал он так: – «Шире знамя социалистического соревнования!» Вот так вот! По всей стране знамя должно было быть «выше», а у нас оно было «шире». Еще подполковник Щербина был знаменит своей дикцией. Вы представляете себе заместителя командира полка, который не выговаривает букву «Р». Я – да. Бывало, выстроится наш славный полк на плацу, выйдет перед ним Щербина и как завопит: – Полк, – Гавняйсь! Смигно! Гавнение на сгедину!

– Ну вот, – тут же начинают перешёптываться ротные остряки, – опять говнение. Нам уж и говниться нечем, а он всё туда же.

Но это я так, к слову. Григорий Алексеевич совсем не плох и не так занудлив, как некоторые его коллеги. Службу свою несёт честно и лишний раз простых солдат не напрягает. Что ж скоро увидим, что он удумал новенького. Но только после еды!

Долгожданный обед пролетает в тот раз как-то незаметно, поскольку все мои мысли заняты только одним.

– Этот вызов в штаб, – думаю я, – не есть ли начало той операции, о которой я услышал во время отработки наряда? То, что нас вызывает именно Щербина, тоже очень даже кстати, поскольку он включался в работу только тогда, когда какое-либо дело в ротах уже было всесторонне подготовлено и одобрено командирами нижнего звена. И раз моя фамилия прозвучала в списке, то у меня появляется шанс отличиться. Ведь я знаю, о чём идёт речь, и заранее всё для себя уже решил. К двум часам я готовлюсь особенно тщательно. Подшиваю свежий подворотничок, начищаю до блеска сапоги. Тут же появляется и взводный.

– Савотин, Щеглов, Преснухин, Косарев… – скороговоркой тараторит он, – в одну шеренгу становись! Равняйсь, смирно! Напра-во! Шагом-м-м, марш!

Все идут, тяжело шлёпая подошвами и устало понурив головы, поскольку сильно измотаны за предыдущие дни. Не заметно, что кто-то радуется очередной начальственной затее. Один я вышагиваю бодро, как молодой петушок. И глаза мои возбуждённо сверкают, словно у новобранца при виде грудастой девчонки. Уже на подходе к штабу вижу, что к его входу тянутся ещё две тощенькие шеренги. Одна ползёт от первой роты, вторая от четвёртой. Внутри меня будто бы полощется на свежем ветру красный флаг победы.