И вот я уже торопливо перебираю плотные стопки бумаги. Ага, вот и вожделенная Юго-Восточная Азия. Что там говорил Ворохов? Кажется про Токио, или про Бангкок? Память отшибло напрочь. Придётся просмотреть всё и за весь день. Время вновь начинает поджимать, как-никак конец смены на носу, и этот факт заставляет меня действовать максимально быстро. Выношу нужные пачки к свету и, разложив их прямо на полу, принимаюсь за поиски.
TWA 14.56. dep. Roodi – 39 Не то. 15.06. TWF dep. Piton – 66. Не то! TWA 15.28. dep. Fariey – 71. Не то!!! Боинг 323. Не это! DC – 10. Опять не то! Ну, где же вы, проклятые Янки!? Пальцы мои лихорадочно перебирают очередную плотно сшитую книжицу. Вот оно! Ура! Попался! 231. TWA 15.28. dep. Yankee – 95. КС – 135. 0054С.
– Нашёл? – подозрительно вопрошает несколько очнувшийся от сонного оцепенения Михаил Андреевич.
– Угу, – киваю я, – нашёл.
– И что там? – не отстаёт он.
– Заправщик, – неопределённо отвечаю я, ещё даже не зная, зачем он мне собственно понадобился.
Возвращаюсь на пост, в полном недоумении. Что я ищу? Почему прицепился именно к этому самолёту? Денис, завидев меня, демонстративно стучит пальцем по своим наручным часам, давая понять, что наша смена уже на исходе. Киваю ему в ответ, в свою очередь, давая понять, что всё прекрасно помню. Торопливо заполняю журнал дежурства. (Интересно бы узнать, куда их девают по заполнению?) Механически срываю накопившиеся на телетайпах телеграммы и складываю их в тощие стопки. Скудновато, но ведь глубокая ночь на дворе. Все лётчики кругом на тысячи километров и морских миль, все операторы всех аэродромов и авиабаз либо спят, либо крепко дремлют и только наиболее неотложные дела заставляют людей бодрствовать.
Та-тра-та – тра-та, – оживает совсем уж было уснувший 3-й телетайп. Вытягиваю руку и, не глядя, отрываю свежачок.
– Мама миа (Мамочка моя! (итал.))! – непроизвольно восклицаю я, – пробежав глазами текст. Лёгок на помине!
Телеграмма от свежести аж дымится. Ещё раз жадно пробегаю по ней глазами.
385
TWA to GUB. 00.46.
n/r R 56336 KC-135 Yankee – 96 arr. 09.08 GMT
0105С
– АRR, это от английского слова «arrival», что переводится как прибытие, приход. Так это что же получается? Не успел Токио несколько часов назад отправить Yankee – 95, как уже рапортует о прибытии Yankee – 96! Странно всё это. Что там у них за траффик такой? Что за удивительная ночная спешка?
Отупевшая от ночного бдения голова еле-еле способна воспринять и переварить лежащую на поверхности информацию, но я всё же вновь отмечаю про себя недопустимый разрыв между фактическим прибытием самолёта и докладом об этом.
– Тридцать восемь минут задержки? – недоумеваю я. И это ночью-то, когда самолёты прилетают в час по чайной ложке.
За дверью явственно слышен грохот сапог подходящей смены.
– А из Токио-то он, когда улетел, – озаряет меня вдруг, – с какой задержкой в сообщении? С такой же разницей в докладе, или меньшей?
Времени у меня не больше пяти минут и я, торопливо сунув поднявшемуся со своего места Денису телеграммы, со всех ног несусь на центральный пост. Завидев моё перекошенное от немого вопроса лицо, капитан только машет рукой, давая понять, что согласен со всеми моими поисками заранее. Слава Богу, пачки с последнего моего посещения не перекладывали, и телеграмму об убытии подозрительного заправщика я нахожу в мгновение ока. Номер, дата, борт, вот оно! Вычитаю одни цифры из других, перепроверяюсь, и пачка с шелестом вываливается из моих непроизвольно разжавшихся пальцев.
– Восемь минут, – шепчу я, боком ретируясь на своё место, – всего восемь минут и доклад был отправлен.
– Косарев! – слышу я недовольный до официальности голос Дениса, – ты, куда опять пропал?
– Тут я, туточки, – бормочу я, – выныривая из-за его плеча, – к оперативному на минутку бегал.
– Смену сдавай, – отмахивается он от моих проблем, – минуту тебе на всё про всё.
– Меняет меня на этот раз Лёха – лунатик, которому долго рассказывать про положение дел не надо. Его вечно прищуренные «монгольские» глаза уже торопливо перебегают с телетайпа на телетайп, вполне адекватно оценивая состояние переменчивого эфира.
– Уэйк, у меня на шестой антенне, вместо седьмой, – торопливо сливаю я ему последние «постовые» новости. Красящая лента на «Маниле» почти протёрлась, скажи утром Вовке, не забудь. Да, и посмотри, пожалуйста, за появлением заправщиков с позывным «Янки». Ладно? Ну, бывай.
Жму Алексею руку и бегом бросаюсь на выход.
– Лёха, Лёха, – думаю я, пристраиваясь в хвост куцей цепочке, – он всё же странная личность. Кажется, самый простой парень из неведомого мне городка Тутаев, но кроме лунатических «закидонов», обладает и весьма полезным для армии умением – играет на трубе. Соответственно и привилегии имеет исключительные. На всех полковых разводах он не марширует, как все мы, а играет в маленьком (трёхчеловечном) оркестре. Кроме того, командование частенько сдаёт его в «аренду», когда в недалёком посёлке случается свадьба или похороны. По таким дням и мы получаем ощутимую пользу от его таланта. Как правило, на таких мероприятиях он голодным не остаётся, и мы делим его обеденную пайку на оставшихся. Конечно, прибавка получается крохотная, но наши вечно голодные желудки любому куску рады.
Кстати, пока наша смена добирается по неожиданно раскисшей дороге к казарме, расскажу вам о том, как нас кормят. Должен сразу признать, что этому вопросу в нашем полку уделяется исключительное внимание. Начать с того, что официально выделенное Министерством обороны продуктовое довольствие, мы получаем гораздо лучшее, нежели обычные военнослужащие. И лучше оно не только по количеству, но и по качеству, о чём нам не забывают регулярно напоминать наши командиры. Но это ещё не всё. В порядке взаимопомощи мы осуществляем шефство над близлежащим колхозом. Или вы думаете, раз дело происходит на Камчатке, то значит, там ничего не растёт? А вот и ничего подобного. Такой громадной картошки, капусты и свеклы я не видел нигде, даже на юге. Всё дело, видимо, в том, что все окрестности завалены вулканическим пеплом, являющимся великолепным естественным удобрением. Разумеется, что все доходы от такой сельскохозяйственной деятельности оседают в нашем пространном овощехранилище. Но и это ещё не всё. Над нами в свою очередь шефствует рыболовецкий колхоз, который раз в неделю присылает от своих щедрот пару-тройку бочек солёной горбуши. Я так пропитался специфическим запахом этой рыбы, что двадцать лет после окончания службы не мог заставить себя взять в рот даже крохотный её кусочек. Да что там, не я один был укормлен этим солёным ужасом до полного и пожизненного насыщения. Однажды даже случился обеденный бунт, во время которого весь полк в полном составе отказался есть рыбный суп с горбушей. Только после столь единодушного проявления недовольства, подобное блюдо стали готовить гораздо реже.
Всё-таки солидарные действия военных, даже по такому пустяковому поводу, крепко напрягали партийные власти и заставляли реагировать незамедлительно. Впрочем, я же о пропитании рассказываю, а не о чём-либо ином. В завершение, кроме всего прочего, в нашей части есть и своя немаленькая свиноферма, абсолютно собственная. Отходы с пищеблока позволяют нам совершенно свободно содержать и откармливать в год до тридцати-сорока голов этих быстрорастущих и калорийных животных. И некоторые экземпляры вырастают там до совершенно чудовищных размеров. Но даже и такой добавки нам не хватает. Оставшуюся часть мы добываем сами. Летом это получается несколько проще, достаточно выбраться в ближайший лесочек или на речку. Там мы отовариваемся на славу. Самую большую прибавку к летнему солдатскому рациону дают удивительно крупные белые грибы, лесные ягоды повсеместно растущей дикой жимолости и маленькие, но удивительно вкусные рыбёшки, которых удаётся выловить плетёной кошёлкой из недалёкого ручья. Но самое приятное событие для солдатского желудка происходит тогда, когда удаётся попасть в состав команды, направленной на заготовку речного гравия. Его мы собираем на берегах реки Авачи, и, пока трое солдат орудуют ломами и лопатами, четвёртый обязательно занимается рыбной ловлей.
