И Гильома, насколько она могла судить, слухи и шепотки не особенно тревожили. Впрочем, он никогда не говорил с ней о таких вещах. Зато Ориана утверждала, будто французское войско крестоносцев и церковников готовится вторгнуться в земли Ока. Больше того, по ее словам, войну поддерживали папа и французский король. Алаис по опыту знала, как часто Ориана болтает только ради того, чтобы вывести ее из себя. В то же время сестра часто узнавала новости раньше всех в замке, да и нельзя было отрицать, что все больше гонцов прибывало в шато и выезжало из его ворот. Трудно было не заметить и того, как глубоко пролегли морщины на лице отца, как запали его щеки.

Глаза у sirjans d’arms покраснели от бессонной ночи, однако стража не дремала. Правда, серебристые угловатые шлемы они сдвинули на затылок, а стальные кольчуги казались тусклыми в сером рассветном сумраке, и мужчины, устало закинувшие за плечо щиты, скрывшие в ножнах мечи, явно мечтали не о битвах, а о теплой постели.

Приблизившись, Алаис с облегчением узнала среди стражников Беренгьера. Заметив ее, тот ухмыльнулся и кивнул:

– Bonjorn, госпожа Алаис. Раненько поднялась!

Она улыбнулась в ответ:

– Не спится.

– Неужто твой муженек дает скучать по ночам? – бесстыдно подмигнув, вставил его напарник.

У этого лицо пестрело шрамами от оспы, ногти были обкусаны до крови, а изо рта разило вчерашним пивом. Алаис пропустила непристойную шуточку мимо ушей:

– Как твоя жена, Беренгьер?

– Хорошо, госпожа. Совсем поправилась.

– А сын?

– Растет с каждым днем. Чуть отвернись, проест и дом и хозяйство.

– В отца пошел, – пошутила Алаис, ткнув стражника в толстое пузо.

– Вот и моя женушка то же говорит.

– Передай ей мои наилучшие пожелания, ладно, Беренгьер?

– Она будет рада, что ты ее вспомнила, госпожа. – Стражник помялся. – Хочешь, чтоб я тебя пропустил?

– Только в город, Беренгьер, ну, может, до реки. Я скоро вернусь.

– Никого не велено пропускать, – буркнул его напарник. – Приказ кастеляна Пеллетье.

– Тебя не спросили, – огрызнулся Беренгьер. – Не в том дело, госпожа, – продолжал он, понизив голос. – Но ты знаешь, какие теперь дела. Коль с тобой что случится да узнают, что это я тебя выпустил, твой отец…

Алаис потрепала его по плечу.

– Знаю, знаю, – тихо заверила она, – но, правда, тут не о чем беспокоиться. Я сумею о себе позаботиться. К тому же… – она покосилась на второго стражника, который теперь ковырял пальцем в носу, то и дело вытирая руку о рукав, – что бы ни грозило мне на берегу, все будет не так страшно, как то, что тебе приходится выносить здесь.

Беренгьер расхохотался:

– Обещай, что будешь осторожна.

Алаис, кивнув, чуть распахнула плащ, открыв подвешенный к поясу нож:

– Буду, честное слово.

Дорогу преграждала двойная дверь. Беренгьер отпер оба замка, сдвинул тяжелый дубовый засов на наружной створке и приоткрыл ее так, чтобы Алаис сумела протиснуться наружу. Благодарно улыбнувшись, она нырнула под его локоть и шагнула в мир.

Выходя из тени, лежавшей между башнями ворот, Алаис чувствовала, как сильнее забилось сердце. Свобода. Хотя бы ненадолго.

Съемные деревянные мостки связывали ворота с каменным мостом, выводившим от замка Комталь на улицы Каркассоны. Трава на дне сухого рва блестела от росы, в небе разрастался дрожащий лиловый свет. Луна поблекла в сиянии приближающегося рассвета.

Алаис почти бежала, и ее плащ оставлял в пыли размашистые дуги следов. Ей хотелось избежать беседы со стражей на дальней стороне моста. К счастью, стражники дремали на посту и проспали появление молодой женщины. Она поспешно нырнула в путаницу узких переулков, привычно выбирая дорогу к башне Мулен-д’Авар – древнейшему участку городской стены. Ее ворота выходили прямо к огородам и faratjals – пастбищам, занимавшим земли под стенами города и северного пригорода Сен-Висенс. Ранним утром отсюда можно было выйти на реку быстро и незаметно.

Придерживая подол платья, Алаис осторожно пробиралась среди следов, оставленных очередной бурной ночью в таверне Святого Иоанна Евангелиста. В пыли валялись разбитые всмятку яблоки, огрызки груш, обглоданные кости и черепки. Чуть дальше она обошла нищего, уснувшего в подворотне в обнимку со старой косматой дворнягой. Еще трое спали вповалку у колодца, заглушая храпом пение птиц.

Простуженный часовой у ворот страдал, до бровей завернувшись в плащ, хлюпал носом, кашлял и долго не желал замечать ее присутствия. Алаис порылась в кошельке. Часовой, не глядя, выхватил монетку из ее пальцев, попробовал на зуб, потом загремел засовом и приоткрыл щелку, позволив ей выскользнуть наружу.

Спуск к барбакану лежал в тени между двумя высокими частоколами, но Алаис проходила здесь не первый раз и наизусть знала каждую рытвину крутой тропинки. Далее тропа прижималась к подножию круглой деревянной башни над быстрым ручьем. Она исколола ноги ветками и набрала полный подол репейника. Нижний край красного плаща, намокнув, стал темно-багровым, а носки кожаных туфелек почернели от влаги.

Едва не вскрикнув от восторга, Алаис выбралась наконец из тени частокола в открытый широкий мир. Вдалеке над Монтань-Нуар собирались белые июльские облака. Светлеющее небо над горизонтом было забрызгано лиловым и розовым.

Она остановилась, любуясь лоскутным покрывалом пшеничных и ячменных полей между перелесками, тянувшимися к самому небосклону. Прошлое смыкалось вокруг нее, обнимало… Духи и призраки собирались к ней, нашептывали в уши свои истории, делились тайнами. Они связывали ее с теми, кто до нее стоял на крутом берегу, – и с теми, кто еще придет сюда когда-нибудь мечтать о дарах жизни.

Алаис ни разу не бывала за пределами земель виконта Тренкавеля. Ей трудно было представить себе унылые северные города: Париж, Амьен или Шартр – родину матери. Для нее это были всего лишь имена, лишенные тепла и цвета, такие же неблагозвучные, как langue d’Oil, на котором говорили их жители. Но Алаис верила, что, даже будь у нее возможность сравнивать, она не нашла бы ничего прекраснее, чем древняя, неподвластная времени красота Каркассоны.

Она стала спускаться с холма, огибая колючие заросли кустов. Южный берег реки Од был низким и болотистым. Промокшая насквозь юбка липла к ногам, и Алаис часто спотыкалась. Она поймала себя на том, что идет быстрей, чем обычно. Отчего-то ей сегодня было не по себе. Алаис уверяла себя, что ее растревожил разговор с Жакобом и Беренгьером. И тот и другой вечно за нее беспокоятся. Но сегодня она чувствовала себя одинокой и беззащитной.

Рука невольно потянулась к рукояти ножа. Припомнился рассказ купца, который будто бы на днях заметил на дальнем берегу волка. Весь город счел, что торговец хвастает: в летнее время он мог увидеть разве что лису или бродячую собаку. Но на пустом темном берегу в такие истории верилось легче, и холодная рукоять придавала уверенности.

На минуту Алаис задумалась, не повернуть ли назад. Она то и дело вскидывалась на внезапный шум или плеск, но всякий раз это оказывался шорох крыльев взлетающей птицы или игра желтого речного угря на отмелях.

Мало-помалу привычная тропа успокоила ее. Река Од здесь разливалась широко и была неглубока; тянувшиеся к ней ручейки поблескивали голубоватыми жилками, а над ними висел прозрачный летний туман. В зимнее время поток, налившийся ледяными водами горных ручьев, становился многоводным и бурным. Но в летнюю засуху вода спадала, и течения едва хватало, чтобы вращать колеса соляных мельниц, которые деревянным хребтом торчали посреди русла, привязанные к берегу толстыми веревками.

В такую рань мухи и мошкара, черными облачками висевшие над болотом в жаркое время, еще не проснулись, поэтому Алаис решилась пройти напрямик через топкую грязь. Тропа через трясину была отмечена пирамидками белых камней. Она осторожно выбирала дорогу, пока не выбралась на опушку леса, подходившего к самой западной стене.